На орловском направлении. Отыгрыш

И оставались. Немногие. Но большинство, подчиняясь жёстко-колючим словам приказа, а то и просто страху перед неведомыми находниками из германских краев, всё же отрывалось от домов своих, отрывало от сердца все, что привычно с детства, — с кровью и болью, как рвут присохшие к ранам бинты.

Кто-то тайком, словно оберегая принадлежащую только ему тайну, увязывал в платочек комок родной земли — чтобы уж точно вернуться. А кому-то было достаточно заверенной печатью бумаги, выданной в райсовете:

Кромской районный Совет депутатов трудящихся

и РК ВКП(б) Орловской обл. РСФСР

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Дано настоящее гр. Марковской Д.И. с семьёй из 2-х человек в том, что она действительно эвакуируется с семьёй с прифронтовой местности в глубь страны Советского Союза — Саратовскую обл.

Просьба к советским и партийным организациям оказывать всемерное содействие…

В соседней комнате единственная в городе женщина-милиционер Ольга Осипянц, чей муж погиб запрошлой зимой в Финляндии, пришлёпывала печать райотдела и ставила закорючку росписи на пропуске из прифронтовой зоны. Тут же, пересчитав для порядка пальцем детвору, грудастая сотрудница продбазы выкладывала перед растерянным семейством положенное им на время пути согласно приказу богатство: по кирпичику ржаного хлеба на двоих, пару пачек горохового концентрата, фунтик с двадцатью граммами карамели каждому и — верх роскоши — по четверти круга макухи и по куску чёрного дегтярного мыла. Изредка, при виде лелеемых на руках грудничков, щедро добавляла к комплекту круглую голубенькую коробочку пудры «Прелесть» и полутораметровый отрез бязи на пелёнки.

Нагруженные лыковыми кузовами, сплетёнными ещё прадедами в годы помещичьей кабалы, и новомодными полотняными хозсумками, натянув одну поверх другой несколько одёжек — грех ведь бросать на поживу грабьармии купленное на премию к прошлому Дню Революции пальто с барашковым воротом, — уцепившись свободной рукой за детскую ладошку, шли женщины Кром по кривым улочкам. Как капли росы по листве цветка к стеблю, стекались к дороге на Орёл, объединяемые соседством, приятельством, да и попросту шапочным знакомством. Человеку в одиночку — худо. Вот и стремится он, оторванный от привычного обиталища, держаться за близкое ему или хотя бы за знакомое.

На весь поселок нашлось с полдюжины подвод, в которые было кого запрячь… без слёз и не глянешь! Гнали следом коровёнок, тащили в корзинах домашнюю птицу. Дети несли за пазухой своё мяучаще-лающее счастье… не оставлять же? Бобики покрупнее бежали следом. Табор цыганский, да и только!

Благо день выдался погожий, — утешали детишек бабы.

И только зябнущая и в безветрие беженка откуда-то с юга Марьяна то и дело поглядывала в небо.

— Ну чего ты, а?

— Гляжу, не летят ли… Слышу-то я плохо… с той ещё бомбёжки.

Пожалуй, только она и понимала, какое это счастье, что самолёты они увидели только возле Орла. И это были наши «уточки» и «кукурузники», нестройной стайкой идущие на юго-запад.

Вечером 2 октября секретарь райкома партии Зоя Трофимовна Криницына снова, в десятый, наверное, раз обошла село. Стучалась в каждую калитку, в каждую дверь, прислушивалась: откликнутся ли? Иногда, ещё на подходе, её встречал предупреждающий собачий лай: что бродишь? Что тебе, чужая, надо? Порой в ответ на зов опасливо выглядывала из дырки в заборе довольная и любопытная кошачья морда: что-то, конечно, происходит, и остерегаться надо, но псов, сердитых тёток и шкодливых пацанов хорошо так поубавилось, а мышей осталось в достатке, да и в доме есть чем безнаказанно поживиться… если эта вот не турнёт.

Но Криницыной дела нет до брошенной хозяевами живности. Она ищет людей: кто ещё остался? Чтобы снова и снова убеждать их уйти, объяснять, просить, увещевать, стыдить, совестить… Бывшая заведующая районной библиотекой, меньше года назад приехавшая в Кромы по распределению, может рассказывать о Толстом и Горьком так, как если бы жила рядом с ними долгие годы, и знает, как правильно заполнять библиотечные формуляры, но имеет весьма смутное представление о враге, только по газетам да сводкам Совинформбюро, и совсем никакого — о том, что будет дальше. А в секретарях она и вовсе без году неделя, в книгах не растолковано, как с людьми говорить, чтоб понимали. А совестить и вовсе неловко: Зое Трофимовне, которую многие до сих пор не то что за глаза — в глаза зовут Зосей, двадцать два года… будет через неделю. Из четверти сотни человек, оставшихся в Кромах, больше половины годится ей в родители, а то и в деды, остальные — дети от месяца до двенадцати лет.

— Да куда ж я пойду, Зосенька? У меня ж Егорка один только и остался, а он в пожарных… Вместе тогда и уйдем.