На орловском направлении. Отыгрыш

— Васятка у меня, Зой, простудился, ноги помочил… в эдакую-то погоду — и промочил! У-у-у, мало я тебя, оглоед, порола! В речку, небось лазал, да?.. Ты представь, Зой, ему дед мой, ну, свёкор, наплел, что винтовку с той ещё войны с собой нёс да не донёс, в речке утопил, не то в Кроме, не то в Недне, сам не помнит… У-у-у, хрыч старый, совсем из ума выжил!.. Зой, просквозит малого по дороге-то, у него с любой хворобы, ты же знаешь, две враз приключаются. Может, отлежится, завтра-послезавтра и тронемся. Чего тут до Орла-то идти?

— Зоя Трофимовна, а вы скажите товарищу Казакову, чтоб он меня в отряд, а? Ма, да кто маленький? Ты ж сама говорила, отец в двенадцать лет уже в Орле в ученье жил! Зоя Трофимовна, ну вы же партийный секретарь, если вы прикажете, вас точно послушаются!..

Кому и что она, Зося Криницына, может приказать? Катерине Семеновне, которая за три месяца войны на двух сыновей похоронки получила? Таиске, библиотекарше своей… так и раньше, в бытность свою заведующей, не отказывала, когда Васятка хворал, болезненный он у неё. Вовку, конечно, никто никуда не пустит, зато, может, хоть так упёртую его мамашу убедить удастся: как вы ни приглядывайте за пацаном, Раиса Митрофановна, хоть привязывайте его, он себе в голову вбил — точно на шоссе удерёт.

Семья Шиковых — мать, да бабка, да трое детишек — последние, кто ушел из Кром, аж утром четвёртого. До последнего держалась за дом и хозяйство твердолобая тётка Рая, по два раза на дню ходила к ней Зося… смех и грех — подметку с левой туфельки именно на её пороге и оставила. Поначалу даже и не заметила — слушала хозяйкины жалобы и давала сто первое, наверное, обещание ежедневно проведывать дом и проверять целостность замков — просто ноге стало зябко. Да маленькая Танюшка потянула за рукав:

— Теть Зось, а тебя скоро принц найдет, да? Ты потеряла, вот. Как Золушка…

— Во глупая! — насупился Вовка. — Какие при Советской власти принцы? Все принцы — они у этих… ин… им… у буржуев, короче!

Никакой принц Зосю, конечно, не нашел. Зато утром пятого, когда она, проклиная свою дурацкую честность, обходила дозором дом Шиковой, прибежал запыхавшийся милиционер Лёша Коростелев, на синей шинели — следы кое-как отчищенных рыжеватых пятен — земля тут глинистая, тяжёлая, вязкая.

— Зоя Трофимовна, там дети!.. — перевел дух. — На дороге. Детдом, что ли, я не понял… Откуда — не знаю. Куда — вроде как, в Орёл… — устало прислонился к столбику крыльца — Машина у них сломалась где-то возле Муханова, что ль… Как их сюда занесло — понятия не имею. Но замученные — жуть. Промокли, замерзли, есть хотят… Товарищ Казаков к вам послал. Говорит, гражданское население — это по вашей части.

С детьми Зося умеет говорить ещё хуже, чем со взрослыми, вот и глядит жалостливо на продрогшую стайку, жмущуюся к такой же растерянной воспитательнице. Грустно Криницыной. Грустно и совестно — не знает, чем их приободрить… ну не сводку же Совинформбюро вчерашнюю начать пересказывать! Им бы лучше — сказку. О том, что все и всегда заканчивается победой добра над злом, а временные трудности — они временные и есть. А ещё лучше — обогреть, переодеть в сухое, накормить, как-то успокоить… а дальше? Может, сперва в Орёл позвонить? Солнце, вон, в первый раз чуть не за двое суток проглянуло блеклое, как в пергидроле вымоченное. Если повезёт — до темноты успеют и не вымокнут по новой…

Пока она переживала, прикидывала, чиркала отсыревшими спичками и пачкалась в покрывающей изразцы копоти, пытаясь развести огонь в печи, на райкомовском пороге — как по щучьему веленью — почти одновременно появились Катерина Семеновна и учитель Пётр Гаврилович. Принесли кое-какую одежонку, одеяла, покрывала, полотенца, погнали малышню переодеваться, потом Гаврилыч затеял какую-то игру, на манер физзарядки, а тётя Катя тем временем нарезала ломтями каравай и положила на каждый ломоть по паре небольших картофелин.

И тут снаружи загудело. Зося сразу поняла — самолёт. Но почему-то вспомнилось о бормашинке зубного врача, даже зубы заныли.

Учитель подошел к окну, поглядел куда-то вверх и поплотней задёрнул пыльные шторы. Сказал одними губами:

— Не наш.

* * *

Никита Казаков, растянувшись на дощатой полке пропахшего кислой капустой погреба, который оборудовали — на всякий пожарный случай — под перевязочный пункт, в очередной раз пересчитывал, чем богаты. Думы множились, а с «тем и рады» по-прежнему ничего не выходило. Много ли навоюешь с эдаким количеством бойцов да эдаким вооружением?

Правда, воевать не приказано. Да вот сосёт под ложечкой, как всегда перед боем. И чуется недоброе, так сильно чуется, как никогда прежде. А уж снится — и вовсе…

…Он не сразу сообразил, что беспорядочная пальба — не во сне, а на самом деле. А как понял — схватил винтовку и сумку с противогазом, складки которой красными рубцами отпечатались на щеке, и кинулся к выходу из погреба, второпях ударившись коленом о кадушку. Солёные лисички ржавыми пятнами усеяли земляной пол.