На орловском направлении. Отыгрыш

Идем мы тихо, стройно,
Подходим к высотам;
Вершины эти грозно
Показывались нам.
Карпатские вершины,
Я вас увижу ль вновь,
Мадьярские долины —
Кладбища удальцов.

Начальник батареи

Подставил грудь свою:
«Ребята, не робейте, —
Не страшна смерть в бою».
Карпатские д’ вершины,
Я вас увижу ль вновь,
Мадьярские долины —
Кладбища удальцов.

Стоящий на тендере старший лейтенант с загипсованной рукой на черной косынке приник к окулярам бинокля. Внимательно всматривался в бегущий навстречу ландшафт и краем уха слушал «старорежимную» песню артиллеристов. Конечно, наспех сделанный узенький дощатый настил вдоль бортов тендера — слабая замена командирской башенке, но тут уж ничего не поделаешь! Вон, девчата-телефонистки вовсе на мешках, постеленных прямо на уголь, устроились — и хоть бы что! Щебечут о чем-то между собой, интересно им все, комсомолочкам-доброволочкам… Может, ещё и школу-то не закончили, а туда же: на потенциальную братскую могилу на колесах напросились… Гнать бы их отсюда веником по мягкому месту, да ведь других-то нет и не будет! Так что хочешь-не хочешь, а придётся вместе и служить, и воевать, а то и смертыньку принимать… Командир «Красного Орла» хорошо знал, как она, костлявая, выглядит… От Ломжи до Минска с боями отходил, теряя людей, теряя матчасть батареи… А за Минском и сам потерялся: прилетело два осколочка, и уехал Серёга Денисов подальше от фронта на излечение. А теперь вот, выходит, фронт его и тут догнал. Жаль, рука не зажила, ну да ему не выстрелы в казённик кидать, а чтобы траекторию рассчитать да команду подать — и тем, что есть, обойтись можно. Вот только позицию толковую для «фортеции», как старики на свой лад БеПо именуют, подобрать будет трудновато: как ни крути, блиндопоезд привязан к рельсам, в сторону не съедешь, в землю не вкопаешься… Так что остаётся классическое двуединство: огнём и манёвром. А что манёвра всего-то и есть, что «вперед-назад» — это уж зло неизбежное…

Денисов слегка завидует нежданным своим попутчикам — роте войск НКВД, прибывшей чуть не перед самой отправкой поезда. Из конвойников централа, вроде как. Это сейчас они разместились хуже всех — в давно списанном, грязном товарном вагоне, продуваемом всеми ветрами. Ну а на месте у них будет возможность хоть как-то окопаться… дорогого она стоит, возможность эта! Землица — она всяко лучше защитит, чем ветхая «броня»…

От Орла до Нарышкино ехать по железке чуть больше получаса. Как раз — супца похлебать, да трубочку выкурить, да спеть. И вот уже — дощатый станционный домик, крашеный, небось, ещё в годы первой пятилетки, и не разобрать уже, серый он или зелёный.

Диковинный поезд встречали ехидного вида дедок в железнодорожной тужурке, три женщины с таким давним отпечатком тревоги на лицах, что возраст стёрся, и — вот уж неожиданность так неожиданность! — пятеро пехотинцев.

Был бы здесь Годунов — наверняка вспомнил бы кадры кинохроники: встреча войск двух фронтов, улыбки, объятия.

Здесь вышло, конечно, куда скромнее: рукопожатия и нескрываемо удивленные возгласы. Конвойники из Орла и команда БеПо встретились со стрелковой ротой, которая только несколько дней назад держала оборону против танков Гудериана в районе Севска, а нынче ночью была, тоже нежданно-негаданно, переброшена сюда с приказом держать станцию в случае, если враг обойдет и двинется со стороны Орла. Бойцы сразу же начали окапываться по сторонам шоссейки, лицом на светлеющий восток. Командир стрелковой, рыжеватый старший лейтенант с очень подходящей ему фамилией — Костров, был убежден, что «скорое рандеву с гансами так же неизбежно, как победа коммунизма».

— А чего, Кромы, разве, сдали? — осторожно уточнил Денисов.

— Вам, вообще-то, видней. В сводках Совинформбюро о том пока ни полслова, — хмыкнул старлей, заставляя обоих собеседников поморщиться: артиллериста раздражала его вопиющая несерьезность, чекиста, дядьку средних лет, до желтизны высушенного давным-давно, раз и навсегда, упрямым среднеазиатским солнцем, — трехдневная щетина и цветастые речевые обороты, так не похожие на предписанные уставом. — Но, как по мне, чем лучше зароемся, тем дольше нас отсюда выколупывать будут. Ферштейн, как спросил ихний фюрер у ихней же нации, намекая на то, что, один хрен, если тебя так удобно уложили, согласия твоего спрашивать не станут, как ты, милочка, ни охай…