На орловском направлении. Отыгрыш

Наполеон был велик. Но он был всего лишь корсиканец. Заполучив Москву, он не сумел её сберечь… Отличная мысль для стихотворения. А это значит, что он, гефрайтер Вессель, понемногу оживает. Несколько добрых глотков шнапса, горячий ужин и долгий сон творят чудеса. Да и потери на поверку оказались не столь фатальны, как представлялось там, в пылающем аду. Как скоро дивизия двинется дальше, зависит от ремонтников. И в некоторой степени — от него, Клауса Весселя. Всё-таки это чертовски приятно и лестно, когда от тебя что-то зависит.

Клаус без особого усилия поднимается с постели — почти такой же белой, как было всё, от покрывал до кухонных занавесок, в доме Весселей при жизни матушки — и принимается вышагивать по комнате. Добротная мебель, домашние растения, репродукция какой-то картины — поле и сосны. Минимум беспорядка. Все так же, как у обычных людей. Странно.

Никогда прежде ему не доводилось бывать на постое в русском городе. Наверное, не так уж и важно, что Клаус видел только окраину да этот дом. Важнее, что в доме есть печь с запасом дров и даже электричество. А главное — корыто с тёплой водой и самая настоящая кровать. И уж совсем не принципиально, сколь мал этот город — за ним открывается путь на Орёл и на ту самую Москау.

Клаус глядит в окно, но видит лишь кусок разворочанной гусеницами грунтовки. Да, дороги здесь отвратительны. А люди…

Наполеон был велик. Но он был европеец. Он не мог заранее знать, что эти русские питают прямо-таки нечеловеческую склонность к разрушению своих жилищ. Клаус много читал о Наполеоне и хорошо запомнил его фразу: «Какое ужасное зрелище! Это они сами! Столько дворцов! Какое невероятное решение! Что за люди! Это скифы!» Вессель даже воображал себе, как это было произнесено — со сдержанной печалью великого человека, который вдруг постиг: он ведет войну не с цивилизованными людьми, а с варварами, от которых можно ожидать самых безумных решений.

Гефрайтер мерит комнату широкими шагами, разминая затекшее тело. Разглядывает и размышляет.

В простенке между окон — ещё одна картина. Не репродукция. Нарисовано неумело, но с душой: домик, полускрытый кустами цветущей сирени, передний план — скамейка, девочка и кошка. Идиллия!

Если не знать истории и не верить глазам своим, просто не верится, что этим вот русским пришло в голову минировать дома… пусть даже не собственные, но своих соотечественников. И центральную площадь с памятником бльшевистскому фюреру, и даже в парке, говорят, нашли несколько наскоро прикопанных кустарных противопехоток. Многие считают, что все дело в еврейских комиссарах. Но он-то, Клаус, знает историю: русские никогда не умели достойно проигрывать, их всегда тянуло уничтожать ценности…

Наполеон был велик. Но Фюрер не просто велик — он гениально дальновиден, и его солдаты — не чета французам корсиканца. Этот брошенный жителями городок — как его там? — к счастью, так и не стал их маленькой Москау. За какие-то три часа сапёры полностью очистили его от взрывчатки, и у измотанных однополчан гефрайтера Весселя появилась возможность после нечеловеческого труда отдохнуть в человеческих условиях и привести себя в должный вид, пока подоспевшие ремонтники заняты своим делом.

Правда, Клаус немного завидует камерадам из 17-й дивизии: пантофельная почта доносит, что 17-я двинулась дальше и наверняка уже завтра будет в Орле. Первым — и уважение, и награды, кому-то, вполне вероятно, — и отпуск. А много ли чести в том, чтобы копаться в покалеченном железе? Вожделенный отдых так краток, а работе пока не видно конца. И пережитое там, в огненной западне… нет, всё-таки повезло камерадам из 17-й!

Он и представить себе не может, что в другой истории — той, которая несколько дней назад свернула на иную дорогу, — именно его, гефрайтера Весселя, дивизия первой вошла в Орёл.

И он понятия не имеет, до какой степени «повезло» некоторым камерадам из 17-й…

Вот кому Клаус совсем не завидует, так это сапёрам. Собачья работа! И для собак, и для людей. И отдыхали всего ничего — с темноты и до рассвета. С первыми лучами солнца — снова вперед…