На орловском направлении. Отыгрыш

Далеко за спинами лежащих на краю овражного склона ополченцев-пулемётчиков заполошно заметались звуки выстрелов, несколькими судорожными очередями протатакал пулемёт, секунды спустя одиноко жахнула граната.

— Вот же суки! Всё же нашумели, на ребят напоролись. Ну, теперь жди гостей по наши души… — не зло, скорее огорченно произнес пожилой ополченец с одиноко рдеющими на защитных байковых петлицах шинели «третьего срока» треугольничками.

В двух сотнях метров от позиции пулемётчиков, на дороге, оставшиеся гитлеровцы что-то встревожено забуровили промеж себя. Владелец покалеченного мотоцикла растянулся за ним, как за бруствером, выставив осиным жалом ствол карабина. Второй немец, судорожно заведя мотор, оседлал свою «бурбухайку» и стартовал в том направлении, откуда менее чем полчаса назад, прикатила моторазведка.

Витя Васильев сунулся было к пулемёту, но был пойман за ремень младшим сержантом Лапиным.

— Лежи, сказал!

Неподалеку хлопнули, один за другим, два выстрела, и успевший укатить метров на тридцать ганс рухнул всем телом на руль, сваливая наземь двухколесную машину.

— Ну вот. Я ж тебе говорю: не дёргайся. Рамазан Гафурович своё дело знает. Чай, из лучших охотников в области. От него и рябчик не улетит, не то что шваб. Не мешай человеку работать, молодой.

Укрывшийся за разбитым мотоциклом солдат выстрелил в направлении показавшихся ему подозрительными кустов. Ответная пуля чиркнула по седлу и, кувыркаясь, ушла вверх. Вторая, выдрав клок сукна на спине чуть выше широкого чёрного ремня, пробороздила мышцы и вошла в позвонок. С мягким стуком приклад немецкого карабина ударился о землю.

Что сказать? Не повезло немчуре. Кабы узнали — обидно, должно быть, это им показалось. Аж до соплей обидно… Потому что спустя две минуты, гудя моторами, из-за дальних бугров на дороге стали появляться бронемашины и грузовики доблестной мотопехоты вермахта.

Как только оккупантам стало ясно, что их разведчикам пришел капут, немецкие бронетранспортёры принялись разворачиваться уступом в два ряда. Из кузовов посыпались гренадиры, на руках вытаскивая легкие миномёты и MG. Всю эту деловую суету прикрывали пулемёты бронемашин, жгучими очередями, как парикмахерской машинкой, стригущие всю подозрительную растительность в зоне досягаемости и дальний перелесок впридачу…

…Стащив с импровизированного бруствера шведский пулемёт «Кнорр-Бремзе», Лапин и Васильев присели на корточки. Ополченцев скрывал от вражеских глаз и пуль склон оврага, пролегшего почти параллельно дороге.

— Что, Васильев, боязно? Ничего, сейчас подуспокоятся, ближе подойдут — тут их и встретим.

— Не, не боязно, товарищ младший сержант. Неуютно…

— Врёшь. Вон как сбледнул с рожи. Нешто непонятно, что про себя всем святым комсомольским молишься? В первом бою всем страшно, по себе знаю. Главно дело — страх перемочь. Тогда жив будешь. Да и то сказать: разве это страх сейчас? Вот когда в девятнадцатом на нас под Харьковом марковцы трижды в штыки ходили, вот тогда был страх. Прёт он на тебя, штык прямо в глаз целит, а под белой фуражкой зенки тоже аж белые, рот раззявил и видать, что клык выбит, а с угла рта на щетину слюна, как у бешеного кобеля, течет…

Стих грохот последнего немецкого пулемёта, в рухнувшей с небес тишине стали слышны перекрики немецких команд и ровное порыкивание моторов.

— Никак, полезли? Ну-ка, поглядим…

Осторожно высунувшись из укрытия, бойцы с тревогой наблюдали, как, постепенно сжимая строй, чтобы не вылететь в овраг, катили бронетранспортёры, железными боками прикрывая перебежки гренадёр, лихорадочно высверкивали пехотные лопатки, сооружая брустверы на позициях миномётчиков и «эмгарей».

Наученные горьким опытом двух лет боев, ветераны «старого Хайнца» были готовы плюхнуться наземь и открыть ураганный огонь при первом же выстреле противника. Но засада молчала…

— Не замай! Пусть поближе подойдут…

Сосредоточенно доворачивая пулемётный ствол за выбранной группой немцев, старый «комотд» Константин Лапин старался не упустить с прорези поднятой планки тощего немца, который, прыгая из кузова грузовика, сменил унтерскую фуражку на стальной шлем. Витя Васильев, прокусив до крови губу, выцеливал пляшущим стволом финской магазинки пулемётчика на едущем как раз по краю дороги бронетранспортёре…

А Рамазан Гафуров недвижно лежал в своей ячейке, замаскированной в зарослях на противоположной стороне от дороги. Он лежал, неудобно уткнувшись лицом в торчащие из срезанной земли белые корешки, и жёлтые сухие соцветия дикого укропа, срубленные пулемётной очередью, тоже лежали на бело-розовых хлопьях мозга, не прикрытого больше затылочной костью, и на исковерканном оптическом прицеле…

Тишина…

Грах!

Грохот выстрела, высверк в колее — и идущая по дороге бронемашина рыскнула вбок, дернувшись на разбитом колесе.

Одновременно с этим над тихой пустошью вновь разлилась стрелковая разноголосица. Били наши, били немцы.

Тремя злыми очередями опорожнивший двадцатипятипатронный плоский магазин Лапин сполз от края оврага вниз, стаскивая за хлястик второго номера.

— Ходу, Витька, ходу! Патроны не забудь, убью!