На орловском направлении. Отыгрыш

…Да и железо, с которым им пришлось иметь дело, не ждало, в отличие от панцеров, помощи с терпеливостью доброго товарища, а мерзко разевало, словно насмехаясь, забитые землёй горловины, неподъёмным грузом висло на усталых руках, издевательски дребезжало, когда сапёры, удостоверившись, что оно не опасно, отбрасывали его в сторону. Молочные бидоны, утюги, примусы и прочие предметы мирного обихода, будучи погребены под тонким слоем земли, сразу становились не такими уж и мирными. Это куда больше походило на страшноватую фантазию Гофмана, нежели на действительность: кастрюли и садовые лейки не просто отнимали время и силы у сапёров — они задерживали наступление! Наверное, в один из таких моментов то ли приключилась быль, то ли возникла легенда: «быстроходный Хайнц», услыхав, что именно не даёт его солдатам двигаться вперед с должной скоростью, поглядел на штабных офицеров и, саркастически усмехнувшись, спросил: «Как вы полагаете, господа, следует ли мне доложить фюреру о том, как героически мы сражаемся с кухонной утварью?»

Враг более чем реален, но это вряд ли может служить утешением: одна на дюжину, а может, на десяток или менее того — кто скажет точно? — железяка скрывает под собой или в себе взрывчатку. Потери растут, тем более что сапёрам трудно сохранять необходимое в их работе хладнокровие: неизвестно, где в следующий раз появятся русские снайперы, все попытки противодействия которым пока что больше похожи на охоту за призраками.

Для скольких «счастливчиков» война закончилась 3 октября 41-го года, прежде чем были пройдены эти проклятые полтора десятка километров, знают — или в скором времени узнают — штабы. Прочим же полагается надеяться, что дальше откроется прямой, ровный и безопасный путь. Метр за метром сапёры ничего не находят. Не пора ли дать им отдых и ограничится обычной разведкой?

Но вот траурным салютом звучит взрыв — и мотоцикл, только что бойко бежавший по укатанной, пока ещё не размытой осенними дождями грунтовке валится на бок, словно споткнувшийся на всем скаку конь. Мгновение спустя взрыву вторит ещё один, сбивая листья с берез и солдат с мотоциклов. Тот, кто успевает первым схватиться за оружие, и тот, кто первым поворачивает обратно, чтобы успеть предупредить о засаде, погибают первыми: война возводит принцип обратного отбора в ранг основного закона.

Перестрелка коротка, как эпитафия на безымянной могиле. Ещё не долетел до земли последний из погибших до срока листьев, как с полдюжины молодцов в зелёных фуражках и трое пожилых дядек, одетых разношерстно, но одинаково практично, вынырнули из перелеска. Единственный то ли стон, то ли всхлип, несколько одиночных выстрелов — и вот уже нет других звуков, кроме шелеста листвы под сапогами и деловитого лязганья: винтовки собраны, пулемёты с мотоциклов сняты. Старший — лет тридцати, не по возрасту седоватый и солидный, споро укладывает в полевую сумку пачку зольдатенбухов. Под один-другой труп — по гранате без чеки: добро пожаловать в Дмитровское ополчение, дохлые гансы!

* * *

…Едва сработала самодельная мина под передним колесом мотоцикла, что шёл третьим в колонне разведывательного отделения, крупнокалиберная пуля вырвалась из-под земли, разрывая резину покрышки с камерой, разрушая стальной обод, и впилась в металл мотоциклетной вилки. Немец слетел наземь, вспахав противогазным бачком борозду на пыльной земле и едва успев выдернуть ногу из-под рухнувшей железяки. Его сослуживцы принялись резко разворачиваться, трое растянулись на обочине, открыв неприцельную пальбу в сторону близкого перелеска. Ещё двое, пригибаясь, подбежали к пострадавшему камераду.

Но перелесок молчал. Больше ни одного выстрела не раздалось, лишь вспугнутые птицы повспархивали с ветвей. Незадачливый мотоциклист, в отличие от своего «железного коня», серьёзно не пострадал, отделавшись ссадинами и прорехами в обмундировании. В паре с другим солдатом оттащил покалеченный транспорт на обочину и остался ожидать подхода остальных сил. Прочие же разведчики, вновь оседлав мотоциклы, утарахтели дальше.

Немцы решили, что попали под одиночный выстрел снайпера. Найденная пуля крупного калибра ещё более утвердила их в правильности догадки. Так что внимательно осмотреть припорошенные пылью колеи они не догадались. А зря…

— Дядь Костя, гляди: двое остались! Хлопнем?

— Лежи смирно, не дёргайся. Остальных спугнём. И вообще: это я тебе в цеху «дядя Костя» был, а сейчас лафа закончилась. Теперь я тебе «товарищ отделенный командир». А поскольку ты нынче второй нумер, то и твой непосредственный начальник. Лучше вон магазины набивай…

— Так нету больше. Патронов ещё под сотню в сумке, а магазинов всего три штуки выдали.

— Вот и не шебаршись тогда, Васильев. Лежи да радуйся, что на весе экономишь. Вот дали бы нам «дегтяря» заместо этого дрына белофинского — тогда бы намаялся ты. Там по сорок семь штучек на диск приходится, да на четыре перемножь, да насыпом столько же. Давно б усрался от усердия. А у тебя в магазинах вдвое меньше. Так что со мной тебе не служба — малина…