На орловском направлении. Отыгрыш

Немец был мокрый и ледяной, как лягуха… бр-р, противно! Ваньке припомнилось давно забытое: в детстве он так шугался квакающей пакости, что над ним кто только ни насмехался. А бабка сажала этих самых, как она говорила, холодух в молоко, чтоб подольше не кисло. Из-за бабки-то Ванька и бояться перестал: очень уж не хотелось её огорчать, приходилось зажмуриваться и пить…

Сейчас даже не зажмуришься — и так почти ничего не видать.

Горлов стиснул зубы и принялся искать на фашистовой одеже карманы. Нашел. А в карманах — ничего, кроме каких-то бумажек. Хоть бы пистолет или гранату какую-нибудь… поймали невесть кого!

— Вроде, все, — буркнул Ванька через плечо. — К нашим его, што ль?

— Ага, давай, — неуверенно согласился Митяй и шевельнул стволом винтовки в сторону немца: — Пошел! Н-ну?!

Получилось очень даже грозно. Пленный послушно двинулся вперед. Колосов выдохнул. Настоящего подвига не получилось, однако ж немчина с собой привели — уже помогли своим, так? В лесу они точно не заплутают: даром, что ли, и Митька, и Ванька сызмальства увязывались следом за дедами-охотниками?

У гефрайтера Весселя охотников в роду не было. Зато были гробовщики — по линии матушки. И он увидел перед собой не деревья, а выстроенные в беспорядочные ряды заготовки для гробов. Две нацеленные в спину винтовки прожигали спину, доставали до самого сердца, оно обречённо замирало, чтобы через мгновение пуститься вскачь, радуясь, что все ещё живо. Но от леса шёл такой могильный холод, что Клауса снова — в который раз за два дня — охватила паника, и он позавидовал уже не камерадам из 17-й, а Каменному Курту, для которого все закончилось быстро.

Земля опять качнулась у него под ногами… или это он пошатнулся? Удерживая равновесие, попятился — и внезапно, резко развернувшись, рванулся прямо на винтовки, проскочил между опешившими русскими и припустил что было сил в сторону пожарища.

— Стреляй, Митяй! — крикнул Ванька, неловко перехватывая вдруг потяжелевшую винтовку. — Ну чего ты?!

Они оба разом поняли: выстрелить в человека, даже если он фашист, не так-то просто. И от этого понимания обоим стало не по себе.

— Ушёл! — со злостью и с облегчением выдохнул Митька, опуская винтарь. — Чего теперь?

— Чего-чего, — в тон ему передразнил Ванька. — К нашим пошли, а то, неровен час, хватятся, тогда… — да так и замер, задрав голову в небо.

Ничего подобного ни он, ни Митька прежде не видели даже в кино, да и представить себе не могли. Из-за войлочно-серых, привычных таких облаков плавно двигалось под аккомпанемент ровного гудения что-то необыкновенно красивое и грозное.

— Вань, это наши? — толкнул приятеля локтем в бок Митяй, машинально считая: один-два-три, и снова: один-два… Много!

— Угу, — снова заважничав, кивнул Горлов. — Дэ Бэ!

— На город идут…

Судьба города и 4-й танковой дивизии вермахта была окончательно решена накануне вечером, когда Годунов, вернувшись в Орёл, снова связался по ВЧ с командующим Брянским фронтом. Вроде, и готов был Александр Васильевич к чему угодно, но неожиданность — на то она и неожиданность, чтобы приключаться вдруг: Ерёменко выслушал, не перебивая, помолчал с полминуты и задал явно риторический вопрос:

— Дмитровск, говоришь?

— Дмитровск.

Ерёменко глухо кашлянул и заключил:

— Ну, там германцу и капут. Как думаешь, для авиации дальнего действия цель подходящая?

Если предыдущий вопрос был почти риторическим, то этот — риторическим насквозь, так что Годунов ограничился сухим чеканным «так точно».

Устраиваясь для краткого отдыха на знакомом диване в кабинете Оболенского, все на тех же вышитых подушечках, он думал лишь о том, что должно случиться через пару часов в Дмитровске. А ещё — совсем немножко, пока огонёк папиросы догорал, — о худенькой девчонке с выбивающимися из-под лётного шлема рыжевато-русыми волосами. О Марине… Надо же! Вот как морское имя — так обязательно в небо тянет! Известная каждому в СССР Марина Раскова, орловчанка Марина Чечнева… даст бог, и в новой реальности станет Героем Советского Союза. Или правильнее пожелать ей, чтоб не узнала войны? Хотя история — вещь упругая, и все, что ты тут напрогрессорствовал… Вот и эта — тоже Марина… Хорошее имя, морское. И девчонка хорошая. Вздорная и искренняя… Главное, чтоб уцелела.

Все прочие мысли уместились в одну фразу: «А, будь что будет!»

Те четыре часа, что у него были, Годунов проспал крепко, без сновидений. И, пожалуй, часам этим суждено было стать самым спокойным его временем в новом-старом мире.