На осколках разбитых надежд (СИ)

— Когда я был мальчиком, то думал, что сквернословие сделает меня взрослым и важным, как кузнец Орт-ауф-Заале, у которого я подслушал эти слова. Берту не остановила разница в положении, и она напихала мне от души крапивы в шорты, когда услышала это, заявив, что не позволит мне грешить, — рассказал он и добавил шутя: — Она приняла наше проживание под одной крышей только при условии, что сегодня я сделаю тебя честной женщиной. Мне даже страшно представить, что она сделает, если узнает, что я ее ввел в заблуждение.

Рихард шутил и улыбался, но Лена видела, что эта улыбка так и не коснулась его глаз. И решила приложить все усилия, чтобы в оставшееся у них время горький осадок уступил место совсем другим воспоминаниям, которые он увезет с собой на фронт. Когда еще она сможет касаться его так, как делала это, когда они вернулись в усадьбу? Когда сможет отвечать его ласкам так беззастенчиво, зная, что в эти минуты они совершенно одни на километры вокруг? Когда в следующий раз сможет прижиматься к нему всем телом и слушать стук его сердца, наслаждаясь этим мерным ритмом жизни?

— Я люблю тебя, — проговорила Лена громко в тишине спальни, когда уже был запущен ход последних минут их тайного побега от реальности, а сама действительность снова встала у порога, когда стрелки наручных часов Рихарда сдвинулись еще ближе к десяти.

— Я люблю тебя, мое сердце, — сказал в ответ Рихард, целуя ее в висок, а потом подтянул ее к себе, чтобы заглянуть в глаза. — И я не переменю своего решения быть с тобой. Никогда.

— Я знаю, — улыбнулась Лена в ответ, ощущая невыразимое счастье в этот момент. Пусть для нее его планы казались несбыточными, но на какие-то часы она забыла об этом. И о множестве преград, что стояли между ними. О, она определенно была счастлива в тот день в Орт-ауф-Заале!

— Ты должна дать мне клятву, — решительно заявил Рихард, когда они возвращались в Розенбург, и за окном уже давно не было видно гор. — Клянись тем, что тебе дорого — твоей семьей, твоей коммунистической партией, Сталиным или чем там еще — что ты не выйдешь за пределы парка Розенбурга без сопровождения. Никогда. И в этот раз ты действительно сделаешь это, кто бы и что бы ни толкало к иному.

— Я клянусь, — ответила тихо Лена от чистого сердца, понимая, как важно для него понимать, что она будет в безопасности, пока его не будет рядом. Особенно ввиду того, что произошло с ней в начале весны. — Я клянусь любовью к тебе.

Рихард на мгновение отвлекся от дороги, нашел ее руку и поднес к губам в быстром, но ласковом поцелуе. И так не выпустил ее руки почти до самого финала их пути.

— Когда я вернусь, я скажу, что предупреждение с тебя должно быть снято. Биргит не станет мне возражать, — и поймав Ленин удивленно-протестующий, взгляд добавил: — Биргит никогда не поставит меня под удар. Даже если что-то придет ей в голову, она будет молчать.

— Она ненавидит меня, Ритц, — напомнила Лена. — И я не хочу проверять, что перевесит для нее — любовь к тебе или ненависть ко мне. Я не хочу подставлять тебя. Пусть все останется как есть. Ты же сам говорил, что не касаешься дел слуг. Я буду осторожна, я обещаю, — она поймала его многозначительный взгляд и добавила тут же: — В этот раз это будет действительно так. Тебе не стоит тревожиться на этот счет.

— Это невозможно для меня, пока ты не будешь в надежном и безопасном месте, — твердо сказал Рихард. — Мне плевать, что подумает Биргит. Я — хозяин Розенбурга, и, если я решил, что первое предупреждение будет снято, так и будет. Если ты так настаиваешь, я скажу, что дядя попросил за тебя. Она поверит этому. Но я не хочу, чтобы ты была под ударом, поняла меня?

Он произнес это таким решительным тоном, что она поняла — спорить с ним бесполезно. Оставалось только смириться и надеяться, что Биргит решит, что это решение было сделано исключительно под давлением Иоганна.

Было жалко расставаться с шелковым платьем и жакетом, чтобы поменять его на платье с ненавистной отметиной. Лена аккуратно, стараясь не помять, сложила одежду и завернула в бумагу, а после Рихард убрал сверток в багажник.

— Это мой личный автомобиль, — сказал он, объясняя свой выбор места хранения. — Никто не заглядывает сюда. Никому и в голову не придет, что здесь что-то скрыто.

Документы на имя Хелены Хертц — кенкарта и райспасс[67] — тоже были спрятаны в «опеле», под передним пассажирским сидением. Лене стало не по себе, когда она снова превратилась из свободной девушки в остарбайтера. Словно кто-то снова опутал ее ноги и руки невидимыми петлями. И на какое-то мгновение в ней вспыхнуло такое горячее желание сказать Рихарду, что она передумала и согласна рискнуть и ехать в незнакомую и чужую ей Швейцарию. Но для чего ей Швейцария, если она больше никогда не увидит его? И не сможет вернуться домой, в СССР, если… когда Красная армия возьмет вверх?