На осколках разбитых надежд (СИ)

— Ты заявишь полиции, что ребенок от цивильарбайтера, — ледяным голосом сказала баронесса. — И что в услугах работницы мы больше не нуждаемся. Пусть передадут ее позднее в арбайтсамт для решения дальнейшей судьбы. Я разрешаю подписывать все бумаги от моего имени, но помни — ребенок от цивильарбайтера! Не полукровка! Чтобы даже имени Рихарда не упоминали нигде! Я знаю, ты хочешь ее крови из-за Руди, но не приведи Господь тебе ослушаться меня!

Когда Петер вытащил Лену в коридор, они на мгновение встретились взглядами с баронессой, и она попробовала сделать последнюю попытку убедить ее не отдавать ее полиции. Но с распахнутых губ не сорвалось ни слова, кроме какого-то писка, когда латыш еще сильнее надавил на грудь. Момент был упущен.

До приезда полиции Лену заперли в погребе. Петер столкнул ее с середины лестницы, и она упала на каменный пол, больно ударившись коленями и содрав кожу с ладоней. Лена то металась по периметру погреба в поисках выхода из своего положения, то колотила в дверь в отчаянии, словно это могло принести ей спасение. Наверное, надо было что-то придумать… Найти хоть что-нибудь для спасения. Но она понимала всю бессмысленность сопротивления сейчас, когда она заперта в четырех стенах, и ее легко застрелить. Быть может, позднее, когда ее выведут из замка? Можно побежать изо всех сил в сторону высоких кустов сирени и дальше — через парк… Хотя бы это. Только бы это!..

Лена решила не сопротивляться, усыпив бдительность немцев своей покорностью, когда за ней спустились в погреб полицейские и, взяв под руки, потащили с собой. Сначала вверх по лестнице, потом через кухню и черный ход, огибая крыло замка, на площадку перед домом, где их ждал грузовик под грязным от пыли тентом. Она специально не смотрела по сторонам, боясь встретиться взглядом с Катериной и потерять решимость, снова упасть в состояние дикого страха.

Один из конвоиров ослабил хватку на ее локте всего на пару минут, но и этих минут было ей достаточно. Лена вырвала руку из его пальцев, одновременно ударив ступней изо всех сил по ноге второго конвоира, и рванулась с места под женские крики (кажется, это были Айке и Катерина). Правда, убежать далеко не успела. Ее быстро нагнали и сбили с ног ударом приклада в спину, отчего она упала навзничь и проехалась по гравию площадки, расцарапывая в кровь ладони и кожу лица.

— Русская сука! — ударил по лицу один из немцев, и она снова упала на гравий. Не тот, которому Лена ушибла колено, другой. Тот только-только подходил к ним, прихрамывая. Хорошо, что от этого удара по лицу только лопнула внутренняя сторона губы, а все зубы остались на месте. Странная мысль в ее положении, мелькнуло в голове, и она истерически рассмеялась. Оба полицейских легко подняли Лену и швырнули в кузов грузовика. Во время падения у нее оторвалась лямка фартука и карман — висели лоскутами грязной ткани. И в голове Лены почему-то все крутилось и крутилось, что фартук теперь не починить, потому что карман оторвался, как говорится «с мясом». Да еще и заляпан пятнами крови, которая все капала и капала из ее разбитого рта.

А еще Лена запомнила запах роз, которым был наполнен этот день. Этот сладкий аромат перебивал даже невыносимые для Лены запахи пота и воска для сапог, которые шли от полицейских, сидящих по обе стороны от нее в кузове. Аромат роз преследовал Лену еще долго. Даже когда грузовик выехал за ворота парка Розенбурга и покатил по дороге между изумрудных лугов, где мелькали головки то ромашек, то клевера. Лене хотелось закрыть глаза, дышать этим ароматом и ни о чем не думать, но неожиданно ее ослепил солнечный луч, ударивший в лицо на очередном повороте дороги. А когда она открыла глаза, то увидела убегающее назад голубое небо, такое прекрасное в этих оттенках лазури с белоснежной ватой облаков. И вдруг вспомнила, как когда-то Рихард говорил ей о том, что пилоты не погибают, когда разбиваются о твердь земли или сгорают в небе со своим самолетом. Они просто остаются на небе, среди облаков.

Почему ты оставил меня, Рихард? Почему ты так и не сумел простить меня и не написал мне ни строчки? Думал ли ты обо мне все это время? Или ты забыл обо мне за эти два с лишним месяца? Сожалел ли, что мы с тобой так и не сумели сохранить свои хрупкие чувства, когда падал вниз с неба? Где ты сейчас? Смотришь ли на меня с неба? Если ты видишь меня сейчас, если слышишь меня, то знай — я ни о чем не жалею. Кроме одного — что нашему ребенку, скорее всего, не будет суждено увидеть ни этого неба, ни этого солнца…