На осколках разбитых надежд (СИ)

— Мне очень жаль, что так выходит, — глухо сказал Войтек. — Никогда в жизни я б не оставил тебя, будь все иначе. Но я не могу… я просто не могу! Я нужен Польше сейчас! У меня был мучительный выбор между тобой и моей страной, и ты помогла мне его сделать сейчас. Я должен быть там, в Польше, когда власть рейха падет, а это случится в Варшаве, судя по последним вестям, очень скоро.

— Тогда просто проведи меня в Польшу, прошу тебя, просто переведи через границу в Советы, а дальше я сама проберусь домой, — попросила Лена, распознав нотки сомнения и сожаления в его голосе. — Помоги мне уйти из Германии!

— Поверь, Лена, я не могу поступить иначе, — произнес Войтек странным тоном и, видя, что так и не сумел убедить ее, добавил уже резче и злее: — Я не возьму тебя с собой! Я могу это сделать только под своим именем. Это так! Я не хочу видеть, как с тобой случится… Потому если так желаешь, можешь идти одна. Но я бы не советовал. Это точно самоубийство. И я ни за что не поведу тебя на него по своей воле.

Они оба понимали, что перейти в одиночку границу для нее было также равносильно самоубийству. Она еще могла бы попасть в Польшу каким-то образом, но дальше без помощи Войтека ей было не обойтись. Без знания языка и местности она ни за что бы не пересекла страну. И оба понимали, что она в тупике сейчас.

«Что я буду делать здесь? Где мне здесь укрыться? Как я буду здесь одна?» — мелькнуло в голове Лены горькое осознание. У нее на руках только кенкарта, райспасс и несколько продовольственных карточек. Ведь все марки Войтек забрал себе, потратив часть на ее спасение из плена. Она никого не знает в Германии, ей не к кому обратиться за помощью.

А потом вспомнила слова Рихарда про игрушечного медвежонка и про записку с адресом в Берлине, и снова вспыхнула надежда, что все-таки найдется для нее безопасное место. Рихард не только обеспечил ее документами и деньгами, но и позаботился о том, чтобы ей было куда идти в случае опасности. И тут же снова заныло сердце.

Рихард, мой дорогой, мой милый, мое сердце… Ты обещал защитить меня, и ты сделал это. Даже после своей гибели ты сумел помочь мне. Словно предвидел эти страшные дни, когда я останусь одна, без тебя…

Лена почувствовала острое разочарование, едва Войтек, пряча взгляд, признался, что сжег бумажку с берлинским адресом тогда же, когда забрал из «опеля» сверток с документами. Обсуждать им больше было нечего. Единственное, что мог пообещать Войтек, это спросить у Штефана, быть может, Лена может остаться на одной из конспиративных квартир в Дрездене. Но она услышала в его голосе неуверенность и поняла, что вряд ли ей стоить ждать помощи от поляков. Что ж, ей не было резона корить их за это — поляки и так многое сделали для нее. Теперь настала очередь позаботиться о себе самой. Раз она твердо решила, что не хочет быть под защитой Войтека.

Слезы. Это было самым верным способом добиться чего-то от мужчины, не выносящего женских слез. Но глаза Лены по-прежнему были подобны пустыне — пересохшие, без единой капли влаги. Только камень в груди, мешающий сделать полный вдох. Мешающий жить. Наверное, поэтому Войтек остался глух к ее просьбе изменить решение. Она видела по его глазам, что бесполезно его просить, и смирилась.

В ту ночь Лене не спалось из мыслей, которые кружились и кружились в голове в бесконечном фуэте. И как обычно бывало, она сдалась, не в силах успокоиться, и по давно заведенной привычке она поднялась с матраса, чтобы начать экзерсис. В этот раз Лена нарочно убыстряла темп, обгоняя музыку, которая звучала в голове, усложняла элементы и увеличивала амплитуду. Подъемы, плие, повороты, прыжки, вращения. Раз за разом. Быстрее. Шире. Резче. Пока усталость и ставшая слабее ноющая боль в ноге не заставили упасть на матрас, тяжело дыша. И тогда Лене захотелось вдруг плакать. Ведь в последние моменты вместе с неслышной музыкой ворвались нежеланные воспоминания, которые все еще вспарывали душу острыми когтями. Звуки Шопена, пальцы, бегающие по клавишам, взгляд голубых глаз и широкая улыбка, от которой замирало сердце.

Неужели это все? Неужели больше никогда она не увидит его лицо, не услышит его голос, не почувствует прикосновение рук? Неужели он действительно мертв?