На осколках разбитых надежд (СИ)

Он как идиот верил всему, что она говорила, когда пытался выяснить, что за отношения связывают Лену и этого цивильарбайтера. И она всегда уворачивалась ловко от любых расспросов. Потому что он сам помогал ей в этом, слишком верил этим глазам, полагая, что читает в них без труда настоящие чувства. И мой Бог… он ведь когда-то даже застал ее практически на месте преступления! Вернее, не он, а дядя Ханке, когда она попалась с картой Кавказского фронта в руках. И он прекрасно вспомнил сейчас, что сам убедил дядю, что в этом нет ничего дурного. «Лена — шпионка, дядя?» Так он, кажется, пошутил тогда, не понимая, что за этими словами скрывается истина. Вот откуда русские знали, где располагается их хорошо замаскированный аэродром. Дело не в том русском-асе и не в той дурацкой картинке-плане, который нашли у русского мальчика Гриши… Стоп! Прекращай думать об этом… иначе…

Всю ночь Рихард не спал, а тщательно вытаскивал из памяти разные моменты, связанные с Леной — от подозрительных, тех, которые еще тогда пробуждали в нем искру сомнения в ее искренности, до разительно противоположных. Тех, от которых у него до сих пор перехватывало дыхание, и больно сжималось внутри от понимания, что этого больше никогда не будет. И он даже не был уверен полностью, что отказался бы от них сейчас, зная, что за ними, возможно, скрывается совсем иное, что не любовь толкнула когда-то прийти к нему в постель Ленхен, а ненависть толкнула на жертву подарить свою невинность врагу.

...Твой рейх — мой враг, Рихард! Он мой враг, как и каждый нацист!..

…У нас каждого своя война, и каждый из нас сражается любыми средствами. Я сделала все, что могла, ради своей страны.

Когда на ум приходили подобные слова, ранившие до глубины души своей жесткой правотой и даже в какой-то мере справедливостью, Рихард изо всех сил пытался перебить их другими, которые слышал от нее или читал в письмах, особенно последнем, почти уничтоженным войной. Сердцу было нужно за что-то цепляться, когда верх начинал одерживать разум. Но чем сердцу было перекрыть страшный довод рассудка, неопровержимым доказательством небрежно брошенный на сукно кабинетного стола?

Он так старательно пытался не сломать ее жизнь, что даже не заметил, как она не менее старательно ломала его собственную.

Обвинительный акт передали рано утром, когда Рихард закончил гимнастические упражнения, которые давно вошли в привычку и которые не бросил даже здесь, в тюрьме. Еще на рассвете он перестал размышлять о прошлом и искать ответы на вопросы, которые уже не имели смысла, сосредоточившись на том, что ждало впереди. Следовало быть собранным и рассудительным на предстоящем суде, а для этого нужна была трезвая голова без лишних мыслей.

Он полагал, что документ передадут в кабинете следователя, но почему-то это сделал хмурый великан-унтершарфюрер. Ничего нового в акте Рихард для себя не нашел, за исключением одной-единственной вещи, которая принесла самый долгожданный ответ. Он опасался, что его лишат звания и исключат из рядов вермахта, что в свою очередь влекло за собой гражданский суд Народным судом. Гражданских в большинстве ждала позорная для любого военного смерть — через повешение. Тюремный врач как-то в одной из бесед за игрой в шахматы обмолвился, что палач для гражданских не справляется со своими обязанностями сейчас, настолько много смертных приговоров. То ли дело у них в форте — военных осужденных пока не так много, чтобы после приговора ждали неделями его исполнения расстрельной командой…