На осколках разбитых надежд (СИ)

Кристль замолчала, словно боялась назвать вслух то, что происходило в последние недели. Массовый побег бывших военнообязанных с мест службы. Бывшие связистки и медсестры, не желая попасть в плен и встретить финал войны вместе с семьей, покидали свои части и вливались в ряды гражданских беженцев на запад страны. И надо было признать, бежали не только женщины. Дезертировали и мужчины. Некоторым везло, и они благополучно возвращались домой, где планировали отсидеться до прихода союзников или Красной Армии. Некоторые попадали в руки полиции и расстреливались прямо на месте без каких-либо разъяснений. Их трупы иногда выставляли на площадях или привязывали к деревьям или столбам с табличкой на груди: «Я — дезертир! Я предал рейх и народ!» для устрашения остальных. Лена не могла не вспоминать точно такие же столбы в Минске или уже здесь, в Германии, но для остработников. А теперь рейх обернул оружие против своих же граждан, и понимание этого вызывало странные эмоции в груди — и удовлетворение от обрушившейся на головы немцев зеркальной кары за все содеянное, и жалость к ним.

— Никакой ошибки здесь нет, — повторила Кристль, сжимая руки Лены. — Ты бы видела глаза нашей Лотты, когда она увидела мать! И она заговорила! Она узнала и позвала маму. Доктора были правы — нужно было время, чтобы Лотти заговорила. И мама… Ей была нужна мама.

Потеря Лотты ударила больнее, чем Лена предполагала, когда думала о том, что рано или поздно могут найтись родственники девочки. Нет, она была рада, что Лотта нашла свою маму, что наконец-то заговорила после многомесячного молчания, а значит, ментальное здоровье девочки шло на поправку. Но эта радость была отравлена горечью очередного крушения надежд на возможное будущее. Будущее рядом с Лоттой, которую Лена считала сиротой. Лотта могла бы стать ее дочерью. Была бы для нее бальзамом для рубцов, которые оставил нацистский хирург. Но в очередной раз злая судьба посмеялась над ее надеждами и хрупкими планами на будущее. И единственное, что утешало в те дни хотя бы немного — понимание того, что Лотта вырастет возле своей матери, настоящий подарок судьбы в нынешнее время. А разве не этого бы Лена хотела для Лотты? Обычного детского счастья, которое война едва не отняла у девочки.

— Ты умница, — обняла Кристль девушку, когда та поделилась своими переживаниями и мыслями одним из вечеров, которые они проводили теперь вдвоем в плохо протопленной кухне у железной плиты. Именно сюда, на первый этаж, они перетащили матрасы из спален, где скудное тепло позволяло не замерзнуть на удивление холодными апрельскими ночами.

— Ты удивительная девушка, — говорила немка, гладя растрепанные волосы Лены, которые давно уже не укладывались локонами в модную прическу. Как когда-то ласкала мама, вспомнилось вдруг Лене, потому так легко положила голову на колени Кристль, наслаждаясь этими прикосновениями. — Ты такая хрупкая на вид, но такая сильная. Как молодые побеги орешника, который можно согнуть, но сломать очень и очень тяжело. Буря только пригнет его к земле, но потом, когда на чистом небе будет сиять солнце, орешник снова выпрямится и потянется к ним. Так и ты, моя девочка. Пережить бы только эту бурю…

Глава 57

Лена могла бы возразить Кристль. Сказать, что не верит тому, что сможет когда-либо снова потянуться к солнцу. Потому что сегодня, пока немка была в церкви, в который раз обращая к Богу свои бесполезные молитвы, в дверь дома на Егерштрассе постучался очередной визитер, спешащий мимо в потоке таких же беженцев. Только этот визитер пришел под покровом сумерек, чтобы не попасться в руки патрулю, которые ловили таких же уклонистов от фронта, как и он. Немец отпорол лычки, которые могли бы выдать военное происхождение его грязного комбинезона, но Лена узнала эту форму, потому что несколько раз ей доводилось видеть ее в прачечной госпиталя. Наверное, поэтому она презрела введенное недавно правило в домике на Егерштрассе не пускать незнакомцев на порог из-за участившихся в последнее время нападений и грабежей. Сейчас, на пороге краха рейха, немцы отбирали последнее у таких же немцев — еду, лекарства, теплые вещи. Последние остатки пресловутой цивилизованности нации, о которой они так любили твердить, слетали как шелуха все чаще при приближении к Дрездену отзвуков артиллерийской канонады.

Незнакомец носил темный комбинезон люфтваффе. И Лена не могла не пригласить в дом по его просьбе, повинуясь странному порыву сердца, разгадав без особого труда, почему он так сторонится быть на виду соседей и случайных прохожих.

— Вы не могли бы опустить шторы? Прошу вас!

В любое другое время эта просьба насторожила бы. Но не сейчас, когда незнакомец боялся всего вокруг больше, чем она сама. Именно после этих слов Лена убедилась, что он — дезертир, и только от ее доброй воли зависит его дальнейшая судьба.