На осколках разбитых надежд (СИ)

У Лены до сих пор стоял перед глазами момент, когда пару недель назад в госпиталь привезли летчика, пострадавшего после падения с высоты в горящей машине во время очередной атаки бомбардировщиков союзников. Она тогда развешивала выстиранное белье и ленты бинтов во дворе и видела, как раненого несли на носилках, торопясь побыстрее обработать его жуткие раны. Даже без знаний медицины было понятно, что этот немец со страшными ожогами на теле и лице — не жилец, потому Лена не удивилась, когда услышала о его смерти спустя несколько часов. С тех пор у нее в голове то и дело возникала эта картина, но только вместо незнакомого ей светловолосого пилота виделся Рихард.

Только выживи. Дальше пусть будет, что будет. Но только выживи. Как заклинание последних недель, тянувшихся невыносимо долго в те весенние дни.

* * *

На часть своих вопросов Лена получила ответы за двадцать дней до освобождения Дрездена от нацистов. Тот вторник она еще долго помнила в деталях. Несмотря на тишину в радиосводках, снова расцвели пышным цветом слухи о том, что Красная Армия уже вошла в Берлин. Эти слухи вызывали в Лене небывалое воодушевление и прилив сил на сложную работу, которой с каждым днем становилось все больше и больше. Число раненых множилось, а работниц в прачечной (да и в самом госпитале, если говорить откровенно) уменьшалось — немцы массово покидали дома и бежали на запад, спасаясь от прихода «красных орд», которым пугало радио.

Вот-вот! Уже вот-вот! Казалось, даже каблуки туфель отстукивали этот ритм по мостовой, когда Лена возвращалась после работы. В такт сердцу, которое билось как-то по-особому при этих слухах о приближении Красной армии к Дрездену. Да, они ходили и раньше, но почему-то именно сейчас казались более вероятными.

Вот-вот! К концу апреля! Вот-вот! Через неделю!

Лене сразу же показалось странным, что нарушился привычный ход жизни их маленькой семьи, когда входная дверь не распахнулась при ее приближении. Обычно Лотта караулила возвращение Лены домой у окна и выбегала ей навстречу. Ее неподдельная радость, пусть и чуть пригашенная тенью тревоги в глазах, что Лена может не вернуться однажды, и девочка снова потеряет близкого человека. Ее маленькие ручки, которыми она всегда при встрече обвивала шею Лены, щедро делясь своей детской любовью. Ужин при свечах, ожидающий их обеих в доме, который готовила Кристль, исхитряясь при этом экономить их запасы. И чтение на ночь уже давно выученных почти наизусть сказок единственной детской книги в доме. Все это помогало забыть о тяжелой работе в госпитале и собраться с силами для следующего дня.

Наверное, поэтому стало еще тяжелее, когда это все осталось в прошлом.

Днем около двух пополудни в домик на Егерштрассе зашла одна из беженок, следовавшая на запад через Дрезден. У нее в руке было объявление, которое когда-то давала Лена в газету. Эта женщина оказалась матерью Лотты, как рассказала Кристль за уже остывшим, но так и нетронутым ими обеими ужином.

— Никакой ошибки, — мягко возразила она на негодование Лены.

Девушка понимала, что Кристль не могла отдать Лотту, не проверив, что перед ней действительно родственник девочки, но поверить в это было совершенно невозможно. Вот и выплеснулась смесь разочарования, обиды и горя от потери Лотты слишком бурными обвинениями на голову немки. Благо, та понимала ее и пропустила мимо ушей все сказанные сгоряча слова.

— Она не погибла, как мы полагали. Мать нашей Лотти. Это была ее сестра Каролина, с которой Лотти осталась жить, когда она ушла медсестрой во фронтовой госпиталь еще в сорок втором году, — рассказывала Кристль. — Каролина везла Лотти к своим родителям в деревню под Штутгарт. На станции Фрайталя они ждали поезд на пересадку, когда случился налет. И пока старики в Штутгарте каким-то чудом не увидели твое объявление в газете в конце прошлого года, обе считались погибшими. Мать Лотти не могла приехать раньше за ней. Только сейчас, когда…