На осколках разбитых надежд (СИ)

Она что-нибудь обязательно придумает! Не может такого быть, чтобы не было решения и этой ситуации, которая казалась патовой сейчас!

Пенсия Кристль по потере кормильца была совсем небольшая для того, чтобы не только отложить что-то «на черный день», маячивший совсем не за горами, но и прокормить трех человек. А маленький огород в лучшем случае дал бы урожай только в начале июля. После обязательной выплаты в фонд поддержки фронта и поездки Лены в Розенбург, когда она потратила все свои сбережения, не осталось наличных денег. Да и запасов не получилось сделать в достаточном количестве прошлой осенью из-за дефицита продовольствия на рынках и неизмеримо высоких цен.

— Мы не проживем без моего жалования и продовольственных карточек, Кристль. И ты забываешь, что меня могут арестовать как уклоняющуюся от работы и послать в трудовой лагерь или на военный завод. А я не могу оставить вас одних с Лоттой. Вы не сможете выжить одни.

— Ты хорошая девушка, Ленхен, — опустила Кристль холодную как лед ладонь на руку Лены. В последние недели февраля на Фрайталь опускались морозные ночи, и в доме было немногим теплее, чем за окном. Приходилось спать в одежде, под пуховыми одеялами, а днем тепло одеваться как зимой.

— Я рада, что Господь подарил мне такую племянницу, как ты, — добавила немка мягко, сжимая ласково пальцы Лены, и девушка испугалась, что ее подозрения насчет здравомыслия Кристль подтвердились. Оставалось только надеяться, что никто из соседей не заметит возможных странностей в речи или в поведении немки и не донесет, а если и случится это, то власти попросту не обратят на это внимание, занятые развитием событий на фронтах и приближающимся проигрышем в войне.

В госпитале Лене повезло больше, чем в бюро трудоустройства. Усталый главный врач равнодушно выслушал ее аргументы против работы с пациентами военного госпиталя («боязнь крови вплоть до обморока», «природная стыдливость», «воспитание в Божьем законе и запрете коснуться иного мужчину, кроме супруга» — она даже не запомнила, что именно тогда придумывала тогда), а потом также равнодушно написал на ее бумагах «Отправить в прачечную». Работа была там настоящим адом. Мышцы, уже привыкшие когда-то к ежедневным нагрузкам, все равно ныли из-за напряжения так, что Лена иногда плакала ночами, когда не могла уснуть из-за этой боли. Не просто так в прачечной в основном работали крепкие высокие немки, рядом с которыми девушка смотрелась настоящей крохой. А если бы не мази, которыми Кристль смазывала каждый вечер руки, растрескавшиеся от воды или ожоги от пара, Лена бы не выдержала еще в первые же недели.

— Ты убьешься на этой работе, — уговаривала Кристль, замечая все новые и новые мозоли и ожоги на руках Лены. — Ты такая маленькая и хрупкая, Ленхен. Эта работа не для тебя. Попросись ухаживать за ранеными или помогать докторам.

— Нет, не проси даже! — всякий раз горячилась Лена, удивляясь тому, откуда брались силы на эти бурные эмоции при такой физической усталости. — Не пойду в палаты ухаживать за нацистами!

Но иногда, в особенно тяжелые дни работы, Лене хотелось сдаться этим уговорам и попросить перевода медсестрой в госпиталь. Там тоже работа была не из легких, но все же легче, чем таскать тяжелые баки с мокрым бельем для развешивания или крутить ручку автомата для выжимания.

И всякий раз это желание улетучивалось при одном лишь взгляде во время развешивания белья на выздоравливающих пациентов немецкого госпиталя, когда те собирались небольшими группками на заднем дворе, чтобы покурить вдали от глаз докторов. Лена слышала их шутки про евреев и бойцов Красной Армии, их разговоры, показывающую странную сейчас слепую веру в своего фюрера и непобедимость рейха, несмотря на с каждым днем ухудшающееся положение на фронтах. Эти солдаты и унтер-офицеры слишком напоминали Лене о днях оккупации. Да, она уже прожила уже около трех лет в Германии в окружении немцев и их ненавистной символики и пропаганды, но именно близость к солдатам, которые еще недавно воевали за фюрера и нацистские идеалы, снова всколыхнула волну прежней памяти, чуть погасшую в окружении гражданского населения.

— Я не могу перейти в сестры, — отвечала тогда Лена немке. — Я просто не смогу помогать им вернуться на фронт и снова убивать, понимаешь? Это означает, что я буду помогать им дольше воевать, и что война будет все длиться и длиться…

— Подумай о себе, Ленхен, — не унималась Кристль. — Ты таскаешь такие тяжести. Ты надорвешься, моя девочка. Так нельзя.

Нельзя поднимать тяжести, тебе же еще рожать.