На осколках разбитых надежд (СИ)

Лена узнала от Гизбрехтов о бригадах разборов развалин из числа женщин и подростков, которые разбирали развалины домов, чтобы получить целый кирпич, пригодный для последующего строительства. Одна из таких бригад через несколько дней после того, как Лене стало лучше, раскопала дверь в подвал дома на Каролиенштрассе в Дрездене, за которой окажется несколько десятков трупов жителей дома, задохнувшихся от нехватки воздуха. В самом дальнем закоулке этого подвального помещения нашли тело Матиаса Мардерблата, убитого выстрелом в голову. Его убийца — шупо в черной форме со значками отличника службы и партийными отличиями, пережил свою жертву всего лишь на несколько часов в ночь бомбардировки Дрездена и умер долго и мучительно в отличие от своей жертвы.

— Я похороню его сам, — решительно заявил Пауль, привезший тело Матиаса из Дрездена в ручной тележке. Об этой находке в доме на Егерштрассе узнали совершенно случайно, когда в очередной раз, следуя просьбе женщин, немец побывал в городе на Каролиенштрассе и нашел на развалинах дома записку с информацией о находке в подвале и о том, где можно найти тела, пока их не погребли в общей могиле.

— Вам не стоит видеть, какой он сейчас, — добавил Пауль. — Помните его тем мальчиком, которым знали когда-то. Потом, когда можно будет без опаски выходить из дома, я отведу вас к его могиле, чтобы вы оставили на нем камешек. Знаете этот еврейский обычай? Мне рассказали о нем в лагере. Камешек — как знак, что вы помните о мертвеце в могиле, как кусочек вашего чувства к нему.

А вот тело Эдны так и не нашли. Она словно растворилась в зареве огня, что полыхал в дни той ужасной бомбардировки Дрездена. Но Кристль запретила писать ее имя на табличке на могиле, где погребли ее брата. Как и имена остальных членов семьи Мардерблат.

— Мы не знаем доподлинно, жива она или нет. Как не знаем этого и о других членах ее семьи.

— Мама, это пустые надежды, — уверял ее Пауль. Лена слышала через стену, как они ссорятся, и жалела о своей слабости, которая все еще держала ее прикованной к постели, а значит, мешала поддержать Кристль в этом споре. — Ты не знаешь, что творили в лагерях. Если их увезли тогда в лагерь, похожий на Аушвиц, то… Господин Мардерблат и его супруга были слишком старыми. В их возрасте в лагере не проходили сортировку!

— Не хочу об этом слышать! — отрезала немка в ответ на это. — Пока мы не знаем точно, мы не будем никого хоронить раньше времени из тех, кого потеряли во время войны.

— Это ведь Вилли, да? Ты сейчас не Мардерблатах так печешься, а о нем, о Вилльяме! Ты все еще ждешь, что он объявится, да? А он умер там, в России, слышишь? Сдох, потому что был нацистским ублюдком!

— Прошу тебя, — произнесла Кристль таким слабым голосом, что Лене захотелось встать с постели, пройти в кухню и обнять ее, защищая от нападок Пауля. Она понимала его чувства и его ненависть к брату, но их нужно было выплескивать именно на младшего брата, а не мать.

— Я запрещаю тебе подавать о нем сведения на розыск в русском плену, — холодно произнес Пауль, и Лена замерла при этих словах, гадая, верно ли поняла их. Неужели действительно немцам можно обратиться с запросом о том, не находится ли их родственник в советском плену? Она помнила списки, которые зачитывал по радио представитель «Свободной Германии». Значит, есть возможность подать на такой розыск в советской администрации города? «Полагаю, что господин майор либо на небесах, либо в плену русских варваров». Так сказал тогда тот механик-дезертир. И значит, есть шанс найти весточку о Рихарде. Неважно, сколько времени это займет.

— И Лене скажи, что этого делать нельзя, — словно в ответ на ее мысли произнес Пауль за стеной в кухне. — Надеюсь, ты не проговорилась ей о такой возможности? Нам нельзя никак обращать ненужное внимание на себя русских. Поэтому брат-нацист, и уже тем более, связь с «Соколом Гитлера» должны остаться там, где они сейчас — в прошлом.

— Ты несправедлив, ты многого не понимаешь…

— Это ты не понимаешь того, что происходит сейчас. У нас есть крыша над головой. У нас есть еда, а у Лены есть лекарства. Мы живы, мы не пострадали, мы не под подозрением у русских, как некоторые наши соседи. Я могу получить должность в администрации. А знаешь, почему русские так благосклонны ко мне? Потому что они понимают, через что мне пришлось пройти при проклятых нацистах. Потому что я коммунист, и они доверяют мне. Не разрушьте всего этого. Следующий лагерь я просто не переживу, мама! Я хочу уже нормальной жизни, понимаешь? Мне страшно, мама. Страшно, что все вернется. Что мои кошмары станут явью. И этот страх настолько силен, что порой я иногда жалею, что Лена не умерла…

Это было настолько неожиданно слышать, и настолько почему-то больно, что у Лены даже дыхание перехватило от этих слов.

— Ты ведь так не думаешь на самом деле, Паульхен, — словно с ребенком говорила, мягко и тихо сказала Кристль. — Иначе не старался бы так спасти ее.