На осколках разбитых надежд (СИ)

Рихард не стал пренебрегать этим советом. Он старался держаться лесных посадок и избегал открытой местности при возможности и определенно дорог, на которых уже вскоре заметил транспорт янки, к своей досаде. Значит, это было правдой. Запад страны пал стремительно. Немецкие войска, боясь возмездия за все, что творилось на Востоке, предпочитали попасть в плен американцам и англичанам, веря, что это спасет их жизни. Наверное, стоило оторвать нашивки с форменного летного костюма, как это сделали пленные бывшие военные в форме пехоты, которых под Йеной Рихард увидел в небольшой колонне в сопровождении охраны янки. Почти все офицеры были без знаков отличия. Только единицы сохранили их, гордо неся голову, несломленные своим незавидным положением.

«Какой позор! Какой невыносимый позор!», подумал Рихард, глядя на эту колонну несчастных пленников, и ладонь невольно легла на кобуру. Лучше застрелиться, чем попасть в плен. Наверное, так даже правильнее.

Быть немецким солдатом сейчас означало нести на себе пятно несмываемого бесчестья, которым тот покрыл себя в землях России. Быть гражданином рейха означало вину за все зло, что творилось под прикрытием благих намерений воскрешения былого величия и благополучия.

В деревни и городок Рихард не пошел, опасаясь, что в них могут уже быть войска союзников, не стал заходить и на хутора знакомых бауэров, некоторые из которых пылали яркими пожарами на горизонте, а направился сразу в замок, полагаясь на удачу, которая вела его до сих пор по разрушенной Германии, захваченной войсками противника. Она не изменила Рихарду и в эти дни. Окруженный лесами, Розенбург словно жемчужина в раковине из зелени прятался от взгляда противника, а может, просто не интересовал его. Как бы то ни было, но в замке никого из янки не было, как опасался Рихард, осторожно и с волнением приближаясь к величественному зданию, казавшемуся пустым и заброшенным. Вопрос о том, что стало с матерью и жива ли она, гнал его вперед все быстрее и быстрее. И он забыл об осторожности, едва переступил порог замка, в котором царила пугающая тишина. Но спустя секунды ее нарушили сперва рычание, а потом радостный лай Артига. Пес лишь на время оставил свой пост рядом баронессой и поспешил вернуться обратно, явно прося всем своим видом у Рихарда для нее помощи.

Мать Рихард нашел совершенно одну в ее импровизированной спальне на первом этаже. Судя по ее виду, сиделка оставила свою пациентку определенно пару дней назад, не меньше. Она, видимо пыталась сама обслужить себя, но обессиленная упала возле кресла и не сумела подняться самостоятельно. Жизнь еще теплилась внутри, как проверил первым делом пульс Рихард, бросившийся к матери с порога. Но из-за приступов боли и обезвоживания она находилась в полубредовом состоянии, с трудом выплывая из глубин помутненного сознания. Она явно не узнала его, когда однажды ее взгляд более-менее прояснился. Да и кто бы узнал его сейчас: растрепанного, с грязным, заросшим бородой лицом и в пыльном, рваном летном мундире? Правда, баронесса при его виде не отпрянула, а еле слышно прошептала лишь одно слово: «Пить!».

Рихарда тревожило состояние матери, и эти эмоции затмили для него все остальное в последние дни падения Германии. Она почти не приходила в ясное сознание и не реагировала даже, когда он сразу же принялся приводить ее в порядок. Он был в ужасе от того, как сильно мать исхудала, а кожа ее так истончилась, что была видна каждая тонкая прожилка. Но больше его приводило в ужас понимание того, что не выживи он при атаке на Одер и не вернись домой, она бы умерла в полном одиночестве и совсем не так, как хотела бы уйти сама. Ни одному человеку он не пожелал бы такой ужасной смерти в полном одиночестве и беспомощности, и особенно матери.

Всего лишь четыре дня Рихарду было отведено побыть с ней. Все это время он почти не отходил от нее, то меняя судно, то пытаясь накормить жидкой кашей, то делая очередной укол морфия, когда она начинала кричать в голос от боли. Проблески разума в эти дни были настолько мимолетны, что едва успевал поймать их и насладиться этими последними мгновениями.

— Ты вернулся, мой мальчик, — улыбнулась еле заметно баронесса в самый первый из них, пытаясь коснуться слабыми пальцами его заросшей щеки. Он поймал эти тонкие пальцы, на которых уже почти не держались кольца и поцеловал их порывисто, забывая обо всех разногласиях, которые были меж ними до этой минуты.

— Ты похож на крестьянина. Так зарос, — шутливо пожурила баронесса сына, а потом встревожилась, заметив грязно-белую перевязь, на которой висела его рука.

— Пустяки, — поспешил он успокоить ее, заметив тень тревоги в ее глазах. — Просто выбил плечо. Все хорошо в остальном…