На осколках разбитых надежд (СИ)

Но Рихард был благодарен Айке не только за то, что не один был в эти часы после смерти матери. Он бы просто не смог взять на себя хлопоты, которые неизменно предшествую любому погребению. Терпеливо ждал, пока Айке обмоет тело и облачит его в знакомое до боли шелковое платье, в котором когда-то баронесса встречала Рождество в Розенбурге.

О, как же ему хотелось хотя бы на миг вернуться в то самое Рождество! Закрыть глаза и вернуться в то время, когда все еще был жив дядя Ханке, и мама была так красива в этом платье багряного цвета. Когда его сердце так сладко замирало, когда он вел в танго Ленхен, борясь с желанием прижать ее к себе теснее, чем требовал танец, ощущая с трепетом дрожь ее тела, вдыхая запах ее волос, не прикрытых косынкой. Когда можно еще было притвориться, что он не живет в ужасной иллюзии, обманывая себя и успокаивая свою совесть.

Похоронить мать Рихард решил в семейном склепе в подвале городской церкви. Конечно, хотелось бы положить ее к отцу, прах которого привезли из Западной Фландрии, но он понимал, что ему самому ни за что не сдвинуть каменную плиту, под которой был упокоен Фридрих фон Ренбек. Его просто убивало, что он не может обеспечить матери те похороны, которых она заслуживала по положению. Даже сколотить жалкое подобие гроба одной рукой он никак не мог. Единственное, что оставалось — завернуть баронессу в дорогие скатерти с бельгийским кружевом, которое она так любила, как в саван, и положить в склепе на могилу отца, заперев за железными дверьми, вот уже несколько веков хранящие покой его предков.

Рихард отказался от помощи Айке, попросив ее остаться в замке с Артигом. Если в городе уже были солдаты — янки или томми, ей не следовало быть рядом с ним при его пленении или расстреле, ведь насколько он наслышан янки редко брали в плен. А в церкви он надеялся на помощь пастора, который, по словам Айке, не покидал святых стен уже несколько дней кряду. Увы, в баке любимого «опеля» не осталось достаточно бензина, и пришлось соорудить что-то наподобие тележки, чтобы отвезти тело в город, в которую он впрягся, аккуратно уложив на груди веревку, чтобы не задеть руку в перевязи.

— Подождите, господин Рихард, подождите! — нагнала его Айке, когда он с трудом проволочив тележку по гравийной площадке у замка, вышел на хорошо раскатанную подъездную дорогу. — Я хотела сказать вам все это время — мне жаль, что так случилось с Ленхен…

Сначала она просила Айке, нашу кухарку, помочь ей в очередном преступлении против закона рейха — найти человека, который прервет беременность этим выродком.

Эти слова, услышанные на процессе и надежно запрятанные в глубины памяти, вдруг выплыли из темноты и ударили в самое сердце. Поэтому он не хотел слышать ничего из того, что сказала бы Айке сейчас, и он развернулся, намереваясь продолжить путь.

— Мне так стыдно, что я солгала. Я хотела всего лишь спасти вас! Госпожа баронесса сказала, что это нужно, что без этого никак, вот я и солгала. Но я хочу, чтобы вы знали — она хотела этого ребенка. Я предлагала сама ей не раз… спасти себя, пожертвовав им… я знала женщину, которая могла бы… но Ленхен наотрез отказалась. Она хотела этого ребенка, я уверена в этом. А если бы вы видели ее в те дни, когда вас объявили погибшим… Я просто хочу, чтобы вы знали это — девочка любила вас… что бы вам там не сказали! Теперь я понимаю, что с ней творилось тогда.

Что-то чуть затрепетало в груди при этих словах, которых Рихард так жаждал когда-то. А потом тут же замерло, придавленное тяжестью воспоминания о карте Южного фронта с его собственными пометками и штампом Розенбурга, предъявленной ему следователем. Нет, думать обо всем этом, снова воскрешая прошлое в памяти, было слишком болезненным и тащило за собой только очередной приступ невыносимой мигрени. Да и к чему это было теперь — снова воскрешать прошлое? Поэтому Рихард сосредоточился только на своей последней миссии — погребении матери, которая казалась практически невыполнимой в те минуты.