На осколках разбитых надежд (СИ)

И она снова только кивнула, унося с собой в памяти его улыбку и странный пристальный взгляд с легкой грустинкой в глазах. Только позднее, сбрасывая с усталых ног лодочки, сообразила, что впервые за годы их знакомства Костя назвал ее по имени, а не прозвищем, когда-то придуманным для поддразнивания.

«Лена… Лена… Лена», — воскрешала она в воспоминаниях раз за разом мысленно его голос, произносящий ее имя. И наслаждалась теплом, которое разливалось в ней, когда вспоминала его улыбку.

— Удивительно, — произнесла Лена вслух и резко оглянулась на дверь в соседнюю комнату, испугавшись, что разбудит маму или Валюшу. Но нет, было все по-прежнему тихо, только раздавалось еле слышное сопение племянницы. «Переела Люша мороженого, снова горло дало слабину», — отметила про себя Лена, набрасывая на плечи мамину шаль, чтобы укрыться от прохлады подступающего утра. И как Валюшу завтра уговорить не лезть в воду на празднике? Оставалось надеяться только на то, что Костя сумеет найти нужные слова и уговорит девочку просто покататься в лодке.

«Костя… Котя…» Лена написала его имя пальцем на перилах балкона, как какая-то школьница. Быть может, и правда стоит поехать на дачу Соболевых. Сбор труппы назначен только на конец июля, и у нее впереди тридцать семь свободных дней. Может, действительно стоит дать себе небольшую передышку в репетициях, не загонять себя в душном зале, а посвятить эти летние дни безмятежному дачному отдыху. Рядом с Костей. Пока он не уехал в далекий Норильск.

Через двор вдруг с тихим смехом пробежала парочка вчерашних выпускников. Лена узнала девушку по расцветке платья. Оказавшись под тенью козырька парадной напротив, парочка прижалась друг другу так близко, что сомнений в том, что они делают там, в укрытии парадной, не осталось. Лена вдруг засмущалась от поцелуев, которые подглядела нечаянно, отвела взгляд в сторону, туда, где за вершинами крыш на горизонте начинал розоветь рассвет.

Наступал новый день.

Начиналась новая жизнь…

Глава 2

Минск,

март 1942 года

Просыпаться не хотелось. Открывать глаза и встречать рассвет нового дня. Хотелось плотнее сомкнуть веки, чтобы удержать подольше сон, полный солнечного света, изумрудной зелени и надежд. Этот сон вернул Лену в прошлое, даря призрачное успокоение ярким и таким похожим на явь обманом. Но он же приносил при пробуждении острое разочарование и очередной приступ тупой уже боли, когда Лена открывала глаза, и приходило осознание, что все, что она видела, что проживала, было лишь во сне, а не наяву.

Игнорировать начало утра было совершенно невозможно. В кухне за стеной уже гремели посудой, сервируя завтрак на подносе, который еще почти два года назад стоял в буфете с ребристыми стеклышками. Этот поднос, как и серебряные чайные ложечки, и высокий медный кофейник, и стеклянная сахарница, и многое другое из утвари, доставались по праздникам для сервировки чаепития с неизменным яблочным пирогом, занимавшим центр стола.

Теперь вся эта утварь принадлежала не Дементьевым. Теперь она стала частью повседневной жизни совсем другого хозяина. Как и все остальное в этой квартире.

— Das Fruhstuck?.. — раздалось почти у самой двери.

— Es ist in 10 Minuten bereit, mein Hauptsturmfuhrer.

— Jens, das ist nicht gut. Ich komm zu spat.

— Bitte, nehmen sie meine Entschuldigung, herr Hauptsturmfuhrer…[4]

Лена протянула руку и поднесла к лицу будильник, чтобы взглянуть на стрелки. Нет, она не проспала, до резкой трели оставалось еще пятнадцать минут. Это они встали ни свет ни заря.

Обычно это Лена вставала самой первой в квартире. Умывалась в приготовленном с вечера тазике, в котором вода за ночь становилась неприятно прохладной. Потом будила маму, чтобы растереть той спину липкой мазью и замотать ее снова мягкой шалью. Грела на примусе пузатый медный чайник, чтобы сервировать скудный завтрак — жидкий чай и пару кусочков хлеба с тончайшим почти прозрачным слоем мармелада. Маме подавала завтрак получше — вареное яйцо или жидкую кашу из остатков крупы и бутерброд с мармеладом. Затем выскальзывала за дверь комнаты, стараясь двигаться как можно тише, чтобы не потревожить никого из своих соседей по квартире, ведь гауптштурмфюрер еще спал крепким сном, а Йенс только-только начинал топить плиту в кухне. Торопилась быстрыми шажками вниз по лестнице, бочком, не поднимая глаз от тротуара, по улице до самой фабрики, где работала в швейном цеху.