На острие иглы

Я поймал за руку рыжего веснушчатого мальчишку, слоняющегося лениво вокруг трактира и оглядывая пьяных подозрительно оценивающим взором — в общем, это был начинающий висельник, а потому он устраивал меня. Я сунул ему копейку и сказал:

— Получишь столько же, если незаметно разузнаешь, живет ли в купеческом доме немец по имени Геншель и чем он занимается.

— Будет сделано, господин, — угодливо улыбнулся он, мазанув по мне мутными злыми глазенками.

Вскоре он вернулся, жуя пирожок, который только что купил, а скорее всего просто стянул в трактире.

— Живет такой. К нему иногда ходят гулящие девки. Для них он снимает самую просторную и дорогую комнату на втором этаже. Он всегда пьян. Еще к нему друзья ходят. Тоже немцы.

— Ладно, вот еще копейка.

Все совпадало. Действительно, в этом доме живет Боров Геншель. Хочет ли он моей погибели? Конечно, хочет! Ежечасно и ежеминутно, как сказал ночной гость. Нет никаких оснований сомневаться в его словах. Правда, нет оснований и верить в такую несусветицу, в такой бред. Но это пустое. Я поверил во все это безоговорочно, поверил окончательно и бесповоротно. И в книгу, и в то, что Бог или дьявол рассудил мне быть Магистром, и в брошь, и в змею, опоясывающую солнце. А самое главное, поверил в Силу.

По большому счету я не предпринял за день никаких исключительных усилий, во всяком случае, это не переход через пустыню, в которых мне пришлось участвовать, и не поход в горах. Но почему-то я был вымотан, и, вернувшись домой, ощущал себя так, будто отработал день на галерах. Тело ломило, в голове кто-то будто посадил ежа.

Я завалился на ложе и пролежал с полчаса. Для сна время было раннее, да и сон не шел. А делать я ничего не мог Аппетита не было…

Подняться с ложа меня заставил гость — герр Кессель. Ему я был всегда рад. Он относился к тем немногим людям в этом городе, которых мне было приятно видеть у себя, с кем можно было откровенно поболтать, от кого ждешь не подвоха, а помощи.

— Вы выглядите немножко получше, Фриц. Вчера на вас страшно было смотреть… Но у вас камень на душе. Верно?

— Вы наблюдательны.

— Не очень. Я лишь, в отличие от многих, замечаю других людей, а не только себя… Вас гложет эта история с Бауэром?

— Бауэра уже нет. Это все проклятая брошь. Нет у меня теперь покоя.

— Вы слишком впечатлительны. В который раз раскаиваюсь, что рассказал вам все эти легенды. Это самая обычная брошь, Фриц. Нет в ней ничего колдовского. Я просто люблю немного приврать, а вы восприняли мои выдумки о Магистрах и прочей ереси на полном серьезе.

Славный человек Кессель, но я видел, что он просто пытается успокоить меня. И Магистры, испытание, Сила — это не выдумки…

— Я же прекрасно помню, Ханс, что вы говорили о броши. Странные люди ей сопутствуют, странные слова, странные дела. И кто-то хочет разделаться со мной. Все сбывается. Я в сетях какого-то рока…

— Никакого рока нет. Я же вам говорил: это разбойничий город. Тут могут убить из-за парика и плаща. Здесь постоянно сменяются правители и летят головы.

— Зонненберг говорил иное. Он считает, что это благая земля.

— И это верно. Местные жители непоследовательны и непостижимы, так что разбой и добро здесь переплетены и связаны не рвущимися нитями.

— Удивительно это.

— Нам, немцам-рационалам, этого не понять. Поэтому давайте-ка выпьем, и все станет на свои места.

Он вынул из своей сумки, с которой был неразлучен, неизменную бутылку, взял серебряные стаканчики с полки и наполнил их. Если бы я был молод, то имел бы все основания опасаться, что Кессель, большой любитель вина, приучит меня к этому занятию. Но я был уже в возрасте, достаточно опытен, и бояться мне было нечего.

Я пригубил вино — оно было иное, чем-то, которым меня потчевал гость раньше, но тоже было изумительным.

— Итальянское вино, — вспомнил я этот странный, горьковатый вкус. — Лакрима Кристи.

— Верно. Переводится, как вы знаете…

— Слезы Христа…

— Да. Оно сделано из винограда, который произрастает на склонах Везувия.

Я откинулся на спинку стула, повернул голову и с какой-то тоской взглянул в окно. Моя душа наполнилась непонятной грустью. На черном небе, как прибитая гвоздями, красовалась серебряная, с желтым отливом луна.

— Сегодня полнолуние.

— Ну да, — усмехнулся Кессель. — Разгул темных сил. Бросьте, Фриц Лучше выпейте…

Но отбросить, по его совету, тревоги я был уже не в силах. И после ухода соседа, с которым разговор у нас перестал клеиться, они вновь навалились на меня. Опять появился необъяснимый страх.

Страхи вообще имеют обыкновение набрасываться на человека с приходом темноты, терзать и разрывать душу на части, когда так вот сидишь один в пустом, наполненном безмолвием и тьмой доме, а в окно светит луна.

В целом я человек не пугливый и не отличаюсь болезненной страстью к самобичеванию. Но в тот вечер я был безволен. Вскоре дремавший в глубине сознания ужас окончательно овладел мной. Я не хотел смерти, боялся врагов… Мне запали в сознание слова вчерашнего гостя: где-то в трактире Боров Геншель мечтает о моей смерти.

Геншель! Да, это он. Он единственный из смертельных врагов, известный мне на сегодня.