На острие меча

— Самое страшное наказание для предсказательниц вовсе не в том, что рано или поздно их возводят на костер, виселицу или просто забивают камнями осатаневшие миряне, — проговорила она, — а в том, что никто, кроме их самих, ни в одно серьезное предсказание не верит. Никто не верит, хотя все этих предсказаний боятся.

— Вот тебе злотый, старуха, — бросил на стол монету Сирко. — Выпей за мое и всех нас здоровье. И спасибо на добром слове. Но мой тебе совет: никогда не берись предсказывать судьбу воина. Невозможно это, ибо судьба его вычерчивается не перьями, зеркальцем и линиями руки, а саблями и ружьями.

— Да не дано ей понять этого! — насмешливо проговорил квартирмейстер, которого так и подмывало вмешаться в разговор, прервав предсказания ненавистной ему старухи.

— Ошибаешься, полководец, — с грустью проговорила провидица, обращаясь к Сирко. Де Рошаля для нее теперь уже словно бы не существовало. — Судьба вычерчивается, как ты говоришь, высшими законами бытия. Саблями и ружьями она всего лишь подтверждается. И возьми назад свой золотой. Возьми, возьми, я не оскорблю тебя тем, что не приму его.

— Как знаешь, ты сама решилась на это гадание.

— Выпьешь за него, как только поймешь, что сбылось второе мое предсказание. Ведь это произойдет скоро. Все, полковник. Устала я. Больше ни слова. По крайней мере, ни слова из того, что вы называете пророчествами.

Сирко еще несколько мгновений смотрел на Ольгицу. Он стоял в нерешительности, не зная, что говорить, как поступить.

Единственное разумное, что ему оставалось, так это положиться на предсказание и судьбу. Оспаривать то и другое не имело никакого смысла.

Он еще раз поблагодарил Ольгицу, поклонился ей и взял со стола свой золотой. Затем посмотрел на окно, ожидая удара молнии. Прислушался к тишине, царящей над сводами. Взглянул на замерших со скрипками в руках оркестрантов. Им так же не хотелось сейчас что-либо играть, как ему во что-либо верить.

— Да, пани Ольгица, — вдруг спохватился полковник. — Что же ты пророчествовала, пророчествовала…

— А где, когда и какая смерть поджидает тебя — не сказала, — грустно улыбнулась провидица. Сирко впервые заметил на ее лице хоть какое-то подобие улыбки.

— Коль уж сама взялась предсказывать… Чего стоит пророчество, за которым не видно смертного одра?

— Странные мы, люди. Мало кто из нас интересуется сутью своей жизни, зато все интересуются пришествием смерти.

— Потому что она стоит этого.

Ольгица положила перед собой руки, словно там, под ними, было Ссвятое Писание, и несколько минут молчала.

— Не в бою ты погибнешь, казак. Не суждено. Умрешь почтенным старцем.

— Пройдя через столько битв? — доверительно напомнил Сирко.

— …а также через столько лет и болезней. Но что поделаешь: старцем, в теплой хате. Так уж тебе суждено.

— Вот этого уж я не допущу. Не по-казацки как-то получается.

— Знаю, что умирать своей смертью, от хворей — не большая честь для казака. Но ведь сказала уже: ты завоюешь это право. В боях, в тяжелых походах. Так что смирись, казак, смирись, и не гневи судьбу, — поучительно советовала Ольгица.

57

Сирко вновь вернулся за свой стол. Он уже был накрыт. Что бы ни происходило в трактире, дело свое Ялтурович знал. И работники его тоже всегда были на месте.

Полковник налил в кубок вина и залпом выпил его с такой жадностью, словно случайно набрел на родник посреди пустыни.

— Будете вести войска за три земли — не забудьте о бедном майоре-квартирмейстере, — решил окончательно доконать его де Рошаль.

Сирко взглянул из-под насупленных выцветших бровей, но промолчал.

— Кто знает, что пришлось бы выслушать каждому из нас, пожелай Ольгица заглянуть в наши судьбосвятцы, — наполнил он кубок и поднялся, давая понять, что самое время произнести тост. — Давайте забудем сегодня обо всем, что здесь только что делалось и говорилось. Обо всех предсказателях и их предсказаниях, — голос его звучал нетвердо и неуверенно. Это был голос предельно взволнованного, неопытного в житейских делах юноши.

Но майор решительно поддержал его:

— Обо всех.

Сирко сдержанно взглянул на него, на Гяура. Прокашлялся.

— Господин де Рошаль, вы, как старший квартирмейстер гарнизона, оказали нам большую услугу, удачно расквартировав и присутствующих здесь, и наших воинов. Пью за гостеприимство — ваше личное и этого древнего города. Пусть, вопреки всем предсказаниям, судьба будет милостива к вам обоим.

Все выпили и принялись за еду. Горожане, которых теперь в трактире стало гораздо больше, вновь зашумели. За каждым столом — о чем-то своем, наболевшем. Предвечернее бытие городского трактира постепенно входило в привычное русло. Скрипачи принялись наигрывать старинные еврейские песни.

— Да, господин квартирмейстер, — неосторожно нарушил эту трактирную идиллию ротмистр Радзиевский, старательно разжевывая полусырую, запеченную в крови телятину. — Не будете ли вы столь любезны сообщить, где расположилась наша доблестная графиня…

— Кто-кто? — непонимающе уставился на него майор.

— Я хотел бы извиниться перед ней за тот вид, в котором не решился предстать перед ней сразу же после боя.