На островах дракона

Буйволы, лошади, коровы и козы соседствуют на палубе с мужчинами в гражданских костюмах и военной форме, с женщинами и детьми вперемежку с нагроможденными со всех сторон ящиками и узлами. Буйволов, балийских коров и лошадей привязывают обычно к бортовым коечным сеткам, но они зачастую отвязываются, особенно буйволы, и тут же принимаются разыгрывать с собратьями такую корриду, что от них лучше держаться подальше! А козы, вы не поверите, свободно разгуливают среди пассажиров, опрокидывают все на своем пути, хватают оставленную без присмотра провизию или жуют вывешенное на просушку белье.

К этому добавляется изнуряющая жара, а душ, вмещающий едва пять человек за раз, работает лишь дважды в день по полчаса, ибо воду берегут для скота. А когда на море волнение, все тысяча двести пассажиров и тысяча сто животных болеют. Буйволы со своим огромным пищеварительным трактом переносят качку хуже остальных и мрут в довольно большом количестве во время каждого путешествия. Но поскольку число их тщательно проверяют по приезде, то трупы не бросают акулам, а подвешивают гирляндами вдоль по борту, и их животы, болтающиеся под тропическим солнцем, издают тяжелый запах, вонючим облаком висящий над нами весь путь!

Однако никто не ропщет, даже наоборот: проще завязываются знакомства; по малейшему поводу звенит смех; поют под гитару; не моргнув глазом проигрывают крупные суммы в малайскую рулетку, состоящую из пронумерованного шестиугольного волчка, вертящегося под половинкой кокосового ореха; устраивают петушиные бои — с этой драгоценной птицей хозяин никогда не расстается; кухарят на крохотных жаровнях с древесным углем; ходят в гости с палубы на палубу и терпеливо ждут конца путешествия, причем предугадать его невозможно, настолько значительны всегда опоздания.

И вот на десятый день своего красочного путешествия мы прибываем в Эндех, административную столицу Флореса, на южном побережье острова. Там мы проводим еще двенадцать дней, изыскивая способ перебраться на западный берег, где водятся драконы. На грузовике туда не добраться, ибо единственная на Флоресе дорога разрушена землетрясением. Остается, значит, морской путь. В конце концов приютившие нас голландские миссионеры Эндеха сдают нам на время свое суденышко с дизелем, которое после трехдневного плавания доставляет нас со всем снаряжением в Лабуанбаджо — самый западный порт Флореса.

2

Прибытие на Флорес. — Чудодейственное снадобье. — Ночная охота. — Обманутый китаец

Солнце уже опускается за горизонт, когда «Санта-Терезия» входит в бухту Лабуанбаджо.

Море спокойно. За белым песчаным пляжем, усеянным остовами рыбачьих баркасов, изъеденными солью досками, веревками и обрывками сетей, тянется окаймленный мангровыми деревьями пустырь. А дальше над черепичными крышами домишек и бамбуковыми хижинами, вкрапленными в купы кокосовых пальм, возвышается крутобокий холм, облезлый и каменистый, похожий издали на глыбу известняка.

На пустыре щиплют редкую травку и прыгают через рыбачьи лодки черные козочки.

На бреющем полете проносится большой белобрюхий орлан, усаживается на верхушку кокосовой пальмы и застывает, зорко вглядываясь разом в морскую даль и берег.

Тарахтенье мотора сменяется глубокой тишиной; слышно лишь сварливое карканье ворон, бранящихся на исхудалых шелудивых псов, рвущих внутренности большой акулы, которую разделывают двое рыбаков. Их седеющие волосы кажутся совсем белыми рядом с кирпичными, задубевшими на солнце, изрытыми морщинами лицами, будто вырубленными из обломков разбросанных кругом деревьев.

Первым поднимается на борт маленький круглый улыбчивый человечек, увенчанный традиционной индонезийской шапочкой из черного бархата, из-под которой во все стороны лезут тугие кольца шевелюры. Это Ансельмус Манах — чиновник лесного ведомства, смотритель всех островков вокруг Флореса. Он будет нашим проводником по этому краю.

По его совету мы оставляем груз на борту и отправляемся с визитом вежливости к старосте Лабуанбаджо в одну из свайных хижин в центре деревни.

В большой общей комнате с бамбуковыми стенами, завешанными предвыборными плакатами и портретами политических деятелей, на полу, застланном циновками из пальмовых листьев, сидят на корточках несколько человек и жуют бетель[9]. Наш приход проходит незамеченным, и приветствия повисают в общем молчании. Вежливо осведомляемся, кто глава деревни.

— Вот он, но у него болят глаза, — говорит подросток, указывая на мужчину со вспухлыми слезящимися веками.

— Погляди, что с ним, — говорит мне Ги, возложивший на меня обязанности фельдшера экспедиции.

— Вы разрешите осмотреть его? — спрашиваю у молодого человека.

— Как хотите.

Беру голову пациента, поднимаю ему веки и выворачиваю их наружу, при этом тот не проявляет к происходящему ни малейшего интереса, ни даже признаков жизни, как будто все это его не касается.

— Ничего страшного, пришлите кого-нибудь к нам в лагерь: мы дадим ему капли и он поправится.