На островах дракона

Вокруг нас именитые жители селения и товарищи по охоте в полном составе в своих самых красивых саронгах без устали поглощают еду, питье и курят сигарету за сигаретой. Все счастливы, голод позабыт, вернулось изобилие, и надо им пользоваться, пока оно есть! Старый глава деревни возлежит на горе подушек, откинувшись на бамбуковую перегородку хижины. Держит он себя очень достойно и снисходительно поглядывает на пышную вечерю своих подопечных, ласково улыбаясь всякий раз, как мы встречаемся глазами.

С десяток юношей, часть одетых нормально, а часть переодетых под женщин, щедро набив корсаж тряпками, насурьмив и напудрив лицо, входят в круг и исполняют нечто вроде танца живота, который вызывает бурю хохота среди присутствующих. А настоящие женщины, которые по закону ислама не имеют права участвовать в празднестве, ни даже есть одновременно с мужчинами, толпятся в дверях и окнах хижины, чтобы хоть одним глазком взглянуть на происходящее.

В какой-то момент Жоржу и Ги приходит в голову злосчастная мысль принести магнитофон и фотоаппараты. Отныне ни танцоры, ни певцы уже не в силах сдерживаться и требуют проигрывать каждый кусок, узнавая себя с пронзительными криками радости. Вполне возможно, что, пользуясь нашим незнанием комодского диалекта, они наговорили в микрофон кучу всякой несуразицы, потому что, несмотря на все наши просьбы, наотрез отказываются перевести записанное!

И тут взгляд мой останавливается на календаре, выпущенном в Гонконге и украшенном прелестной рекламной китаянкой. Я едва сдерживаю крик:

— Сегодня же 14 июля!

В пятнадцати тысячах километров отсюда мои соотечественники танцуют на площадях городов и деревень. Бурлят людские толпы на теплых парижских улицах, если только не идет проливной дождь, что уже случалось не раз! А мы встречаем его здесь в обстановке, в которой жили наши предки — галлы, и все же ни один из нас не хотел бы перенестись сейчас со своего места на террасу какого-нибудь парижского бистро и не сменял бы чуть гнусавый звук дудки из лонтары на переборы гармоники где-нибудь на танцульке в парижском предместье.

Веселье затягивается далеко за полночь, у нас отнимаются поджатые под себя ноги. Староста уже давно заснул, широко раскрыв рот, но сидя все так же прямо и достойно, как подобает человеку его ранга. Временами, когда шум становится уж слишком сильным, он поднимает одно веко и окидывает присутствующих красноречивым взором, который означает, что гостям давно уже пора расходиться. Ссылаясь на его усталость, нам удается ускользнуть от рьяных меломанов, и мы добираемся наконец до своей хижины на пляже с краю деревни, на самом берегу этого теплого и безмятежного моря, светящуюся поверхность которого возмущает лишь несколько прыгающих рыб.

На рассвете новое развлечение: мы уходим с ловцами креветок, растягивающими сети в виду деревни. Скучившись в больших лодках, огибаем мангровые заросли, и я — в который уже раз — поддаюсь очарованию этих удивительных растений, так хорошо приспособившихся жить «ногами в воде». Отдельные разновидности мангров, в том числе манглии, можно различить лишь при очень детальном осмотре, настолько они похожи внешне друг на друга. У всех маленькие толстые листочки, вытянутые и слегка зазубренные по краям, а боковые воздушные корни, отходящие от ствола, образуют высоко над водой почти непроницаемое сплетение.

Бесспорно, самое удивительное в этих деревьях, вырастающих до пятнадцати метров высотой, — это то, как они обеспечивают себе продолжение рода. Они могут жить только в омываемой прибоями прибрежной илистой полосе. Главное для растений — чтобы их семена не были вынесены ни на сушу, где они не смогут прорасти, ни в открытое море. Манглия разрешила эту проблему наиболее простым и совершенным способом: она дает семенам прорасти на месте и сама сажает их рядом с собой. На кончике гибкой ветви из семени выходит заостренный корень, очень твердый и гладкий, сантиметров двадцать в длину. Держится эта естественная шпага на самом растении с помощью почки, окруженной двумя листочками, а когда «конструкция» созревает, манглия-мать бросает ее острием вниз. Если падение случается в отлив, живая стрела глубоко вонзается в ил и вполне способна сопротивляться напору волн. Ее будущее обеспечено. Но в прилив зародыш манглии уносится в море и, конечно, обречен на гибель.

Целая фауна копошится в полумраке мангровых зарослей, различаемая скорее на слух. Шум моллюсков, захлопывающих свои створки, плеск рыб, попавших в ловушку переплетенных корней, хриплый клекот маленьких цапель и реже нежный голос дюгоня — вот наиболее привычные голоса этого удивительнейшего водяного леса.

Наблюдателю самыми поразительными, конечно, покажутся маленькие рыбешки, похожие на нашего пескаря, которые карабкаются по корням до высоты одного метра над водой. Это периофтальмы, буквально «наружноглазые»: оба глаза у них покоятся на выступе, позволяющем рыбке видеть, что происходит над поверхностью, даже когда вся она в воде.