На островах ГУЛАГа. Воспоминания заключенной

В конце концов я оказалась в «труппе», и на всю свою швейпромовскую жизнь снова со всей силой души увлеклась театром. Увлечение это было тем более целительным для меня, что проходило при участии Федора Васильевича и было освещено его мягкой, скромной и нетребовательной дружбой и постоянной заботой — пусть в мелочах (в чем можно еще проявить ее в лагере?). Здесь эти «мелочи» тем более трогательны и милы…

Наш швейпромовский клуб — клуб «богатого» лагеря, естественно, тоже был «богатым»: большой специальный барак на территории фабрики, с большим вместительным залом и большой — вполне театральной — сценой — и даже с роялем, правда староватым и расстроенным, на котором никто не играл, однако впоследствии и он пригодился!

До прихода Ф. В. Краснощекова этот клуб пробавлялся редкими концертами с типичным злободневным «лагерным материалом». Успеха эти концерты не имели не только у устававших за мотором «работяг», но даже среди «мамок» и маявшихся от скуки, бездельничающих урок. Всем давно надоели бездарные злободневные частушки, и даже любимая уркаганами «чечетка» постепенно приелась. «Работяги» и вовсе не ходили на эти концерты, и тем более — «58-я», хотя из нашей «политической зоны» на концерты «публика» выпускалась. Обширный зал нашего клуба пустовал, едва были заняты первые ряды скамеек.

И вдруг оказалось, что если к «злободневным частушкам» и даже к стихам такого «придворного поэта», каким был в те годы Демьян Бедный, прикоснется истинное искусство, то и они способны тронуть человека, если хоть что-то осталось в нем человеческое.

Молва о «новом артисте» быстро обошла весь лагерь, и постепенно «публика» стала наполнять клубный зал. Вскоре все знали Федора Васильевича Краснощекова.

…Из лоскутов, всегда в изобилии водившихся в раскройном цехе, мы с Володькой сшили обезьянку. Была она порядочная — ростом с небольшую мартышку, и мордашка у нее получилась выразительная. Нарядили ее в желтую кофту и красную юбчонку. Назвали обезьянку Тамарой Тимофеевной.

Федор Васильевич замечательно обыгрывал ее. В его руках она была совершенно как живая! Все время вертелась, порывалась забраться к нему на плечо или обхватить его за шею. А то доверчиво прильнет к щеке и смотрит в зрительный зал своими внимательными черными глазками-бусинками. Федор Васильевич пел с ней частушки и всевозможные куплеты на те же злободневные лагерные темы. Назывался этот номер «Мы с Тамарой Тимофеевной…».

Очень скоро эти выступления Краснощекова «с Тамарой Тимофеевной» стали любимыми номерами, и ни один концерт не обходился без них. И если долго не объявляли номера с Тамарой Тимофеевной, наша публика, непосредственная и требовательная, как дети, начинала топать ногами и вопить:

— …Тамару Тимофеевну давай!..

— Краснощекова!

— Федора Васильевича!..

Больше всех веселились и хохотали от души урки, хотя юмористические куплеты были адресованы как раз им — неисправимым лентяям, разгильдяям, мелким воришкам, матерщинникам.

Федор Васильевич был человеком необыкновенно доброжелательным ко всем, в том числе и к самым отпетым уркам, у которых наряду с извращенными и закоренелыми зверскими понятиями «морали» уживались и сентиментальные чувства и душевные порывы.

В интерпретации Федора Васильевича все эти сатирические куплеты носили характер не бичующей сатиры, а скорее веселого и достаточно добродушного юмора. А урки, надо сказать, к юмору очень чутки и отзывчивы.

Не думаю, чтобы кого-нибудь «перевоспитали» эти — по лагерным нравам — просто безобидные насмешки, но какая же это была разрядка, моменты настоящего отдыха, веселья, смеха. Как помогали они отключиться от тяжелой беспросветной действительности! И, возможно, именно они были искрами, поддерживавшими или, во всяком случае, облегчавшими жизнь этой массы несчастных, издерганных судьбой людей…

Не слишком «идейные» и не слишком «забористые», эти куплеты в профессиональном исполнении Федора Васильевича от души веселили зал. И я говорю не только об урках, но и о об основной массе «Швейпрома» — швеях, по 12 часов сидящих за мотором. И они — представьте — мало-помалу тоже потянулись в клуб. После нескончаемого рабочего дня!

Не так скоро, но настало время, когда клуб наш, вмещавший человек 200, буквально трещал от напора публики. И хотя были введены «билеты», которые раздавались бригадам в виде поощрения, помогало это мало. В клуб набивалось столько народа, сколько могли выдержать стены.

Куплеты повторялись на бис два — три, а то и четыре раза, до полного изнеможения Федора Васильевича. Его приятный баритон, достаточно сильный для концертных выступлений, а главное, глубокая искренность и выразительность, которой дышала каждая нота, трогали зал.

Постепенно репертуар концертов стал расширяться. Привалов, профессиональный оперный певец, великолепно исполнял «Дубинушку». Стал складываться хор, с успехом исполнявший народные песни, очень тепло встречаемые залом.