Читаем На острове нелетная погода полностью

— Я еще не умею. Мне читает папа. Про Конька-горбунка, про ковер-самолет. — Мальчик вдруг сосредоточил взгляд на моем нагрудном знаке и подошел ко мне. — А ты летчик? — спросил он.

— Да, летчик.

— И папа мой летчик. — В его голосе было столько гордости. — Истребитель! Ты видел его самолет?

— Видел.

— И я. Правда, папа здорово летает?

— Правда.

— Я тоже, когда вырасту, буду летчиком. Вначале солдатом, а потом летчиком.

— А зачем же солдатом? — удивился я.

Мальчик задумался.

— Чтоб быть таким сильным, как папа, — наконец сказал он.

— А кем ты будешь? — повернулся я к притихшей, но внимательно наблюдавшей за мной девочке.

— Учительницей, — ответил за сестру Вова. — Она уже в школу ходит, во второй класс.

— А учишься как? — Я хотел, чтобы она не смущалась.

— Хорошо, — ответила Лена. В глазах ее загорелись маленькие огоньки: видно, ей нравилось говорить о школе.

— На пятерки, — опять дополнил ответ сестры Вова. — А я, когда пойду в школу, буду учиться на шестерки, — вполне серьезно заверил он.

— А шестерок совсем и нет, — рассмеялась довольная Лена.

— Есть, — не сдавался Вова, — папа говорил. — Я понял, что отец для него — непререкаемый авторитет. — Это только вам, девчонкам, таких отметок не ставят.

— Папа пошутил.

— А где же мама? — спросил я, желая выручить Вову из неудобного положения.

— В больнице, — ответил Вова. — Поехала мне братика покупать.

— А если братиков не будет?

— Тогда сестричку. Мы все равно будем ее любить.

В это время дверь открылась, вошел Синицын. Глянув на нас, он понял, что между нами идет оживленная беседа, и улыбнулся:

— Познакомились?

— Познакомились, — ответил я. — У вас сын прямо-таки герой. Летчиком, говорит, буду и учиться хочет на шестерки. Хороший мальчик. На мать очень похож.

— И вовсе не на маму, — запротестовал Вова. — Это у Лены губы мамины, а я весь — вылитый папа.

— Ладно, ладно. — Отец обнял его и похлопал по плечу, как взрослого. Ты почему все же не помыл руки? Ведь в умывальнике есть вода.

— Так ее ж Ленка нагрела, — снова горячо возразил Вова, — посуду мыть.

— Ну и что же?

— Как что? Ты сам говорил, что горячей и теплой водой умываться нельзя: вредно для здоровья.

— Ах да, я совсем забыл, — сделал Синицын серьезное лицо. — Ну хорошо, теперь я принес холодной воды. Леночка, иди ему помоги.

Вова и Лена убежали на кухню.

— Да, Леночка, — крикнул отец вслед, — включи, пожалуйста, плитку и поставь чайник, мы с дядей чайку попьем.

— Хорошо, — ответила Лена.

Из этих разговоров мне ясно представилась жизнь Синицына. Я бы хотел жить так, как Синицын, хотел, чтобы у меня были такие же смышленые и послушные дети, чтобы они любили меня…

— Как Лаптев?

Лицо Синицына стало серьезным.

— Плохо. Доктор сказал, что не летать ему больше.

— Да, — Синицын вздохнул, — так-то оно, брат. Летное дело не прощает ни малейшего отступления от требований «Наставления по производству полетов». Каждая фраза тут написана кровью. Вот почему с тобой разговаривали так строго.

— Я это понял.

— Вот и хорошо. А как насчет гражданки? Слыхал, демобилизоваться хочешь?

— Нет. Я буду летать!

— Правильно решил. Умел сорваться, умей и выкарабкаться. На ошибках учатся. Главное — не повторять их…

В гостиницу я возвращался под вечер, думая о Мельникове и Синицыне. Оказывается, не всегда под суровой внешностью кроется злая душа.

Я вошел в гостиницу и направился к дежурной за ключом. Открыл дверь и встал как вкопанный. Столько за эти дни было пережито, что, казалось, ничто меня не удивит. А тут новая неожиданность — в комнате дежурной сидела Инна.

Она быстро встала и подошла ко мне.

— Мне Дуся позвонила, — сказала она.

Я понемногу пришел в себя. Взял ключ и пригласил ее в комнату. Кровать у меня была не убрана, книги разбросаны по столу, на тумбочке и на окне лежали газеты. Мне стало стыдно за беспорядок.

— Ты извини, — невнятно пробормотал я и поспешил заправить кровать.

Инна принялась складывать в стопку книги.

— Не надо, я сам все сделаю.

Она подошла ко мне, провела ладонями по моему лицу и улыбнулась. На сердце у меня сразу полегчало.

— Хорошо, что ты приехала. — Я обнял ее. — Оставайся у меня.

Она подняла на меня улыбающиеся глаза, теплые и ласковые. Покачала головой.

— Послушай, Инна, я вполне серьезно. Мы должны быть вместе навсегда!

Лукавые огоньки в ее глазах погасли. Инна задумчиво посмотрела на меня и доверчиво прижалась к моей груди.

Глава четвертая

ТУМАН

Кругом, вверху и внизу, блещут звезды. Большие, как электрические лампочки. Истребитель будто застыл в каком-то громадном звездном шаре. Лишь стрелки приборов говорят о его стремительном полете.

Внизу подо мной облака, плотные и черные, как океан, и звезды отражаются в них, словно в зеркале, Я возвращаюсь на свой аэродром после перехвата учебной цели. Изредка с командного пункта поступают команды штурмана наведения. Он отлично меня видит — радиолокационная станция на КП теперь новая, работает превосходно. Невольно приходит в голову пословица: «Гром не грянет, мужик не перекрестится». Гром прогремел.

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Через сердце
Через сердце

Имя писателя Александра Зуева (1896—1965) хорошо знают читатели, особенно люди старшего поколения. Он начал свою литературную деятельность в первые годы после революции.В настоящую книгу вошли лучшие повести Александра Зуева — «Мир подписан», «Тайбола», «Повесть о старом Зимуе», рассказы «Проводы», «В лесу у моря», созданные автором в двадцатые — тридцатые и пятидесятые годы. В них автор показывает тот период в истории нашей страны, когда революционные преобразования вторглись в устоявшийся веками быт крестьян, рыбаков, поморов — людей сурового и мужественного труда. Автор ведет повествование по-своему, с теми подробностями, которые делают исторически далекое — живым, волнующим и сегодня художественным документом эпохи. А. Зуев рассказывает обо всем не понаслышке, он исходил места, им описанные, и тесно общался с людьми, ставшими прототипами его героев.

Александр Никанорович Зуев

Советская классическая проза
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза