На отмелях

,in помощник капитана — человек белой расы, низкорослый,›ренастый, с бритыми щеками, седеющими усами и лицом,›торое палящее солнце и резкие соленые морские ветры окраши в ярко-багровый цвет. Он сбросил свою легкую куртку и: тался в одних только белых брюках и тонкой коленкоровой башке; сложив на груди крепкие руки, выделявшиеся на белом фоне ткани точно два толстых куска говядины, он шагал по рме взад и вперед. Он был обут в соломенные сандалии, а го — нова его была защищена огромной пробковой шляпой. Перегнувшись через борт, он мог видеть свою голову и плечи, отраженные в воде; и так он стоял долго, точно заинтересованный своими собственными чертами, и бормотал бессвязные проклятия штилю, опустившемуся на корабль давящий тяжестью, огромной и жгучей.

Наконец, он глубоко вздохнул, сделал над собой усилие и, отойдя от борта, прошаркал туфлями до нактоуза.[2] Там он опять остановился, истомленный и скучающий. Из приподнятых рам стеклянной крыши каюты, находившейся рядом, слабо донеслось щебетание канарейки, по-видимому доставившее ему некоторое удовлетворение. Он прислушался, слегка улыбнулся, пробормотал: «Ах, Дик, бедный Дик», — и опять погрузился в необъятное молчание мира. Глаза его закрылись, и голова низко свесилась над горячей медной обшивкой нактоуза. Вдруг он встряхнулся, выпрямился и хриплым голосом строго сказал:

— Ты там совсем заснул! Переложи руль. У нас задний ход.

Малаец, ни на йоту не изменив ни позы, ни выражения лица, словно неодушевленный предмет, внезапно призванный к жизни таинственной магией слов, быстро завертел колесо, пропуская спицы между руками; когда колесо со скрипом остановилось, он опять ухватился за него и стал крепко держать. Немного погодя он медленно повернул голову, взглянул на море и упрямым тоном сказал:

— Ветер нет… Хода нет…

— Ветер нет, ветер нет! Ты, видно, больше ничего не придумаешь, — проворчал краснолицый моряк. — Понемножку двигай колесо, Али, — продолжал он, внезапно смягчившись, — Двигай его тихонько, и тогда руль ляжет как следует. Понял?

Упрямый матрос, по-видимому, ничего не понимал, да, пожалуй, ничего и не слышал. Белый с отвращением посмотрел на бесстрастного малайца, оглядел горизонт, затем опять обратился к рулевому и коротко приказал.

— Поверни руль назад. Разве ты не чувствуешь, что сзади подул ветер? Стоишь, как чучело…

Малаец с презрительной покорностью опять заворочал спицами, и краснолицый человек пошел прочь, что-то бормоча про себя. Вдруг из-под открытой стеклянной крыши раздался окрик: «Эй, кто там?» — и краснолицый сразу остановился, изобразим на лице внимание и любезность.

— Слушаю, сэр, — сказал он, наклоняясь к отверстию.

— В чем там дело? — спросил из каюты низкий голос.

Краснолицый изумленным тоном переспросил:

— Сэр?!

— Я слышал, как скрипит рулевая цепь, то вперед, то назад Что вы там делаете, Шо? Есть ветер?

— Д-да, — протянул Шо, опуская голову под крышу и говори в темное пространство каюты. — Мне было показалось, что пол нялся легкий ветер, но теперь он опять пропал. Все тихо, не шелохнет.

Он вытянул голову обратно и подождал минуту возле стек лянной крыши, но не услышал ничего, кроме щебетания неуто мимой канарейки, которое точно пробивалось слабой струйкой сквозь блеклые красные цветы гераней, расставленных в горш ках под стеклами. Он отошел шага на два. Снизу послышался торопливый окрик:

— Эй, Шо! Вы здесь?

— Здесь, капитан Лингард, — отвечал он, возвращаясь.

— Продвинулись мы хоть сколько-нибудь за сегодняшний день?

— Ни на дюйм, сэр, ни на дюйм. Мы все равно, что стоим на якоре.

— Это всегда так, — отозвался невидимый Лингард. Голос его менялся по мере того, как он двигался по каюте, и вдруг зазвучал громко и ясно, в то время как голова Лингарда появилась в дверях.

— Всегда так. Течения начинаются только с темнотой, когда не видишь, на какую чертову штуку тебя несет. Тогда и ветер подымается. Штиль, несомненно, кончается.

Шо слегка пожал плечами. Стоявший у руля малаец подошел к стеклянной крыше, нырнул под нее головой, посмотрел на часы в каюте и дважды ударил в маленький колокол на корме.

Впереди, на палубе, раздался резкий, протяжный, вибрирующий свисток и тихо замер. Хозяин брига вышел из каюты на палубу, посмотрел наверх на выправленные реи и, стоя у дверного порога, стал долго и пристально оглядывать горизонт.

Это был человек лет тридцати пяти, прямой и гибкий. Он двигался легко, скорее как человек, привыкший шагать по холмам и долинам, чем как моряк, которому с самой ранней юности приходится уравновешивать быстрыми изгибами тела судорожные подъемы и опускания палубы маленького корабля, подбрасываемого по прихоти то сердитого, то игривого моря.