На палачах крови нет

Сия ударная бригада работала так: «там, где сотрудники не могли получить показаний от арестованного и вопрос стоял об освобождении, то этот арестованный передавался в эту группу и на второй же день от этого арестованного барил показания о контрреволюционной деятельности»(5).

В «Бригаде смерти» Фигур роль писателя-фантаста играл. С утра приходил в отдел, забирал протоколы первичных допросов, в которых люди, не чуявшие подвоха, откровенно рассказывали про свою жизнь, про друзей и близких. Затем садился в автомобиль, командовал: на Коломенскую улицу! Дома, заварив кофе и устроившись поудобнее в кресле, прочитывал взятые бумаги и приступал к сочинительству «признательных» показаний.

Сапожника Франкрайха, бывшего бундовца, Фигур агентом польской разведки сделал, слесаря Малиновского — террористом и диверсантом, а балерину Роговскую, давеча съездившую в Китай, превратил в японскую шпионку: для пущей доказательности взял визитную карточку какого-то портного, разрезал пополам, одну половину выбросил в корзину, а другую приложил к делу балерины — это, мол, парольный знак от узкоглазого резидента.

Посочиняв таким образом, звонил в Управу: карету мне, карету! Начальник отделения Яков Меклер, читая фигуровскую фантастику, восторгался необыкновенно. И вызывал на допрос сапожника или балерину.

Кабинет № 720, где трудилась «бригада смерти» внушал ужас: «из-за стены часто приходилось слышать нечеловеческие стоны и крики, что как будто они там кого резали»(6). Сидевший радом сотрудник Утикас, вздрагивал от доносившихся воплей, жаловался: «Вот каждый день так с утра до ночи, даже неприятно:(6).

А творилось в кабинете вот что: Меклер натягивал на голову узника холщовый мешок и отчаянно бил кулачищами — до тех пор, пока не подпишется под «признательными» показаниями. Если бедняга слишком истошно орал, то затыкал ему рот «тряпкой с испражнениями»(6).

Не ведал Фигур, что пока он палачествовал с Меклером, опер Мирзоев выколачивал из Ивана Чащина показания на него — так, на всякий случай, как сказал Перельмутр.

Сгарался-старался наш фантаст, а таможенником не стал. Зато попал в московский аппарат к наркому Лазарю Кагановичу: заслужил! Однако в мае 1938 года загремел, как говорится, под фанфары: сначала Мигберт, очутившись на Лубянке, заявил, что, будучи британским шпионом, завербовал Фигура в «Интеллид-женс сервис», а потом и Шапиро-Дайховский под пытками подтвердил слова Мирона Исааковича.

Привезли печального арестанта в Питер под конвоем. Начальник отдела Лернер усмехнулся: ну давай, фантазируй — тебя ведь недаром Пушкиным прозвали. Делать нечего — начал сочинять:

«Впервые я был завербован в японскую разведку в 1921 году резидентом этой разведки Чащиным Иваном Васильевичем. В 1927 году я связался с агентом германской разведки Паршиным Федором Николаевичем, доверенным германской концессионной фирмы в Ленинграде «Бергер и Вирт» и был им перевербован в пользу германской разведки. В 1937 году о моей предательской работе стало известно бывшему начальнику XI отдела УНКВД ЛО Мигберту, агенту английской разведки. Последний воспользовался этим и перевербовал меня для антисоветской шпионско-диверсионной деятельности в пользу английской разведки»(7).

Медленно, ой как медленно придумывался донос на самого себя, выводились дрожащим пером буковки, высыхали нечаянные капли фиолетовых чернил. Шел последний спектакль с участием драматического артиста Фигура. Уже опускался черный занавес и потусторонний голос вещал из тьмы: «какою мерою мерит человек, такою отмерят и ему».

СОНЬКА ЗОЛОТАЯ НОЖКА

Знаменитая авантюристка Софочка Блювштейн, по прозвищу Сонька Золотая ручка, преизобретательнейшее существо по части экспроприации экспроприаторов, а другими словами, специалист по тугим кошелькам, не годится ни в какое сравнение с Софочкой Гертнер, орудовавшей в застенках Ленинградского НКВД. Один-единственный ее приемчик чего стоил: привязывала узника за руки и за ноги к стулу, поднимала от колена ножку и туфелькой в мужское достоинство — р-р-раз! — мол, признавайся, шпион. А туфелька с каждым р-р-разом все тяжелей, тяжелей, тяжелей!..

Одна была Софочка такая на весь Большой дом, но про ножку ее и туфельку слава аж до Колымы дошла…

Она родилась в Кровавое Воскресенье. Поп Галон все по-христиански хотел устроить: пойдем, мол, к царю с молитвами, скажем ему о горе народном — он нас услышит. В назначенный час двинулась толпа к Зимнему дворцу: одни несли в руках иконы, а другие — за пазухами камни. Смели армейские кордоны, ворвались на Дворцовую площадь и атаковали каре — били бутылками, швырялись бульганами, харкались, матерились. Из углового ресторана загремели револьверные выстрелы по солдатикам. И тогда скомандовал подполковник Риман: огонь! То-то обрадовались провокаторы: не отмыться теперь Николашке от пролитой крови.

И взошла над заснеженными баррикадами Санкт-Петербурга Сонькина кровавая звезда. Вот не знал старый провизор Оскар Гертнер, что породил чудовище…