А осока толстостолбиковая тем временем выбралась в предгорья, потом стала забираться в горы, по равнинам она зашла на север, в полупустыни Казахстана. Чем выше и севернее она забиралась, тем прохладнее было лето, тем позже она засыхала. Но позже и прорастала, поскольку зимы в тех краях холодные, а весна поздняя. Постепенно осока толстостолбиковая дошла до того предела, за которым режим осадков был уже другой: зима сухая и холодная, а лето чуть влажнее, но не жаркое, а просто теплое. Совсем не похоже на то, к чему наша осока привыкла. Но и там часть потомства осоки толстостолбиковой выжила. Правда, для этого снова пришлось измениться настолько, чтобы приспособиться к новому климату. И она изменилась. Возникла осока узколистовидная. У нее появилось мощное корневище с запасом воды и питательных веществ, а листочки свернулись в жгутики, экономя влагу. При таком устройстве можно уже было привыкать к постоянной сухости. Грунты были этой осоке безразличны, и она забрела далеко — на высокие нагорья, в Кашгарию, Монголию. И тоже со своей «командой», во главе целого ряда сообществ.
Прямо не осока, а оборотень: чуть условия отклоняются от первоначальной нормы, исходная осока оборачивается новым видом, приспособленным к изменившейся среде. Как в сказке, в которой людоед в зависимости от обстановки, ударившись об пол, оборачивался то львом, то мышью…
Вот так и идет дальше, расширяет ареал, завоевывает пространство, обрастает родней и попутчиками осока, формирует сообщества, а они — новый тип растительности, эфемеретум. Так сказать, эволюция на ходу. И двинулся в Среднюю Азию не один вид и не четыре вида, а четыре осоковые формации, насчитывающие десятки видов. Это только осоковых формаций мы рассмотрели четыре. А ведь этих формаций только из Средиземноморья такими же сложными путями пришли десятки. А всего — более пятисот эфемеровых и эфемероидных видов. И не только эфемероидных. Со своими сообществами-«командами» пришли оттуда в Среднюю Азию миндали, фисташки, держидерево, каркас, чилон, множество кустарников. Это еще несколько сот видов. И все из Средиземноморья. Так сказать, средиземноморский ряд миграций и эволюции. Но были и другие ряды — центральноазиатский с востока, муссонно-гималайский с юга, северный… Целый букет географических рядов видообразования, протекавшего на ходу, по пути в Среднюю Азию.
Это всего лишь гипотеза. Одна из многих. Чем больше их будет, тем скорее будет разгадана причина флористического богатства среднеазиатских гор. Хорошо бы дожить до этого: интересно ведь…
Если бы горы не росли, наша планета смахивала бы на бильярдный шар. Но горы растут. Переставая расти, они разрушаются. Правда, разрушаются они и тогда, когда растут, но в этом случае рост обгоняет разрушение, и тогда воздвигается горная страна. Так и с Памиром: он растет быстрее, чем разрушается. Высоты его огромны. Землетрясения свидетельствуют о продолжающемся росте. Подсчитано, что за последний миллион лет Памир поднялся на два с половиной — три километра. Получается, что за это время горы поднимались на один сантиметр за три года. В среднем. Вполне хороший темп для геологического процесса, измеряемого миллионами лет. Все это известно.
О том, что Памир поднимается катастрофически быстро, впервые я услышал от чабана в ущелье Тосион. Овцы сгрудились на ночлег, но было еще светло. Мы пили чай и разговаривали на отвлеченные темы. Напротив пестрел полосатый склон. Извилистые тропинки пересекали его поперек. Это так называемая тропинчатость, вызванная выпасом. Скот ходит поперек склона, не теряя высоты, ходит на разных уровнях, и постепенно на склоне образуется множество поперечных светлых тропинок. Все это я знал, но было интересно, что скажет по этому поводу собеседник. Спросил. Чабан поглядел на склон, усмехнулся:
— Гора растет. Корова протопчет тропу внизу, а гора вырастет. Корова ниже еще протопчет. Потому так много троп. Внизу молодые, вверху — старые.
Я рассмеялся и подмигнул чабану, давая понять, что понимаю и ценю шутку. Он тоже рассмеялся, похлопал меня по плечу, дескать, розыгрыш, сам понимаешь.