На паутинке (СИ)

  - Песню жаль!.. - хлюпнула носом Альбертина. Миле крепко задумался. Он и так сочинил сказку, чтобы в ней никто не пропал, даже ослика затащил на самый верх башни, а Альби всё равно не понравилось. Подумать только, ей было жалко песню!..

   Стояла глубокая ночь, почти что рассвет, но оба не спали. Вещи собраны, на столе бумага с рисунками, исписанные крупным почерком листы, акварель и банка с кистями, красная лента в альбоме. Море и Ветер, звёздный народ на падающей звезде - всё это Альбертина нарисовала за одну ночь, а Миле записал. Но, когда пришло время третьей, последней сказки, она оказалась такой же волнительной, как завтрашний день отъезда.

   Зелёный туман грозил поглотить будто не семью волшебника, а самих Альбертину с Миле.

  - Ну, ты чего. Это ведь только песня...

  - Не только песня! - шмыгнула носом Биби. - Не убивай её! Ты ведь можешь, ты всё придумал! Не записывай, иначе... иначе всё это правда!

   Миле нахмурился. Теперь конец сказки был и ему не по душе. Но как теперь выкрутиться?

  - Я не буду такую картинку рисовать! - выставила условие Альбертина.

  - Ну, ладно-ладно... Ты только пойми: волшебник предложил голос, не потому что мне так хочется. Просто волшебник он... хитрый. Вот, послушай, что было дальше...

   Биби осторожно кивнула и отпустила запястье Миле. Тот откашлялся и снова взялся за ручку. Недописанный рассказ лежал перед ним. Миле пожевал нижнюю губу, придумывая другую концовку.

  "- Вот что... - сказал волшебник туману, - раз ты отнимаешь у нас голос, то дай хотя бы спеть ещё напоследок.

  - Хорошо, - ответил зелёный туман. - Только не ту гадкую песню, из-за которой я не могу вас схватить! Пойте другую!

  - Ну, раз ты хочешь... - и волшебник завёл новую песню на незнакомом никому языке. И его жена, и дети подхватили, и даже ослик заревел.

  - Что ты делаешь?! - воскликнул туман. - Это же та, особая песня, которая не может быть спета!

  - Ещё как может! - откликнулся волшебник. - Если ты сам попросишь!

   Туман понял, что его обманули. Хотел захлестнуть белую башню, но сил ему не хватило. Люди и ослик пели всё громче, и зелёный туман растворялся, пока его совсем не стало. И все люди, кого он хватал в городах, освободились, и все замки, дома и стены отстроились. И никто о зелёном тумане больше не вспоминал, а слова этой песни семья волшебника хранит до сих пор, и поёт, чтобы древнее зло не вернулось".

  - Так лучше? - спросил Миле.

  - Угу... - вытерла лицо Альби. - Так я что-нибудь нарисую.

   К восходу появился третий рисунок: белая башня в изумрудном тумане и маленькие фигурки на ней вместе с осликом.

  - Красиво, - похвалил Миле. - Теперь будет что вспомнить.

  - Будет... - вздохнула Альби, пока Миле раскладывал листы по порядку.

  - Теперь это твой альбом. Никому его не отдавай.

  - Даже королю семиножек?

  - Тем более королю семиножек.

   Рисунок башни ещё не высох, и Миле решил собрать альбом на ленточку утром. Последняя ночь в низенькой комнате с пятном на потолке, засаленными обоями, копотью от керосинки и обшарпанной мебелью.

  "Как там будет дальше?" - думал Миле в своей койке. - "Меня, что, в новый приют? А её куда? Отдадут другим взрослым?.."

  - Может мы поедем к морю, - мечтала Альби в кровати.

  - Может.

  - А может далеко в горы, куда семиножки никогда не долезут.

  - Угу...

  - Мы построим там дом.

  - С садом на крыше.

  - Нет. Хочу с садом на улице.

  - Ладно. Построю тебе дом с садом на улице. В горах.

  - Не обманываешь?

  - Я никогда не обманываю.

  - Можно сегодня я посплю у тебя? Я с папой спала.

  - Ты сильно скучаешь?

  - Да...

  - Давай напишем письмо родителям. И отдадим Марку.

  - Зачем? Они нас встретят.

  - Встретят... а вдруг письмо раньше нашего к ним придёт?

  - Тогда давай.

   Миле кивнул. Хотя ужасно слипались глаза, он дождался, пока Биби нацарапает его авторучкой короткое письмо отцу. Когда же он сам взял нагретую в её пальцах ручку и принялся выводить "Дорогие родители", то не знал, что писать дальше. Миле не видел их шесть долгих лет... Мама, наверное, изменилась, а отец постарел. Они оба работали на химическом заводе. Миле помнил, как по будням он оставался один на весь день с кастрюлькой тёплого супа или каши на плитке, и должен был заботиться о себе сам. Он читал, слушал радио, играл пружинками и шестерёнками из старых разбитых часов. В выходные в их комнате всегда что-нибудь жарилось, двигалось или стиралось. Иногда Миле с семьёй ходил в парк. Отец катал его на лодке, мама любила качели. О Семёрках тогда старались не думать... Мама прихватывала волосы ободком, а у отца были усы - это всё, что он помнил. Ни лиц, ни голосов теперь толком и вспомнить не мог. От колючей щеки отца пахло одеколоном и табаком... что шепнула ему мама, когда Миле забирали?..

  - Миле! - окликнула Альбертина, и он проснулся.

  - Миле, стучат!

   По дому разнёсся удар, потом второй, третий - свои. Миле сгрёб письмо со стола и сунул в карман. Между краями фанеры и окон тускло светил вечер. После бессонной ночи Миле с Альби опять проспали весь день.

  - Это Марк, - протёр он лицо.

   Альби закивала и поспешила к своему чемодану. Миле вышел из комнаты и спустился по потайной лестнице.