На паутинке (СИ)

  - Они что-то в кабинете у папы искали. Наверное, меня. Сначала папа говорил: они не поймут, что я не у тётки за морем. И мама так говорила. Мне мама и папа всё про семиножек рассказывали. А потом маму на улице папа нашёл. Ей плохо было, на неё семиножки напали. Он паутинку оборвал и принёс домой. Маму положили в комнате на диване, а папа двери закрыл, не дал мне даже на паутинку в голове посмотреть. Я дома по всем коридорам ходила и паутинку искала. Боялась, что семиножки её опять к маме протянут. Папа тоже боялся. Ночью меня разбудил, дал чемодан, и посадил в машину к Марку. Теперь я здесь. А тут сада нет.

  - Нас из приюта тоже не больно-то выпускали, - припомнил Миле, хотя это было не совсем правдой. У приюта был ограждённый от остальной части фабричных районов двор, иногда их вывозили на какую-нибудь работу, например, на уборку улиц, сортировку или погрузку. Многие думали, что их так и оставят, как тягловый скот. Воспитатели в приюте, например, годами служили, и все за Семёрок. Такие воспитатели не присматривали, а следили за ребятнёй. И Миле через год полагалось уехать на ферму - так он теперь думал. Но с Биби не сравнить. Её заперли с первого дня оккупации, пусть и с садом на крыше, и вместе с богатым отцом, кто легко достаёт трюфели, но всё-таки в четырёх стенах, без солнца и неба над головой.

   Когда Миле жил с родителями, он мог ходить куда хочешь. Только за город не выедешь, лишь по особому разрешению. Но Миле в девять лет и свой город казался целой планетой, и на другие планеты он попасть не хотел. Даже в приюте был кусок своего мира, со своими порядками и местным народом. Теперь же мир Миле стянулся до комнаты размером пять на пять шагов. Это ему должно быть тесно, а не пахнущей мылом девчонке, кто кроме сада на крыше ничего в детстве не видела.

  - Прочитай мне из книжки, - убрала Альбертина рисунки.

  - Это не книжка. Так, просто тетрадка.

  - Всё равно, прочитай.

   А о чём? Перед Миле промелькнула цепочка записанных историй о приютской жизни, об осени и зиме, о праздниках, о приключениях подпольщиков, о которых читать сейчас вообще было глупо. Ничего под стать звёздным картинам у Миле не было. Читать просто так, в пустоту, не хотелось. Нужен верный рассказ, как о Море и Ветре, подходящий к рисункам.

   Выручила кастрюля. Вода закипела. Миле сказал, что ему пора мыться и ушёл за простыню. Пока он, полуголый, усердно натирался куском мыльной тряпки и разбавлял кипяток холодной водой, всё думал, что он расскажет Биби, если она опять спросит?

   Но Альбертина не спросила. Обоих закрутили дневные дела. После помывки надо постираться, развесить одежду, вынести грязную воду, привести комнату в порядок, приготовить ужин. До самого вечера некогда поговорить, не то что рисовать или читать рукописи. А когда Миле закрыл окна фанерой и пожелал Альби спокойной ночи, и лёг в кровать, он начал думать. Сначала мысли хороводились вспышками и роились, а потом Миле начал думать по-настоящему - размашистыми картинами, что складывались в голове, будто кирпичики здания. И мысли эти удивительно подходили друг к другу. Миле не просто думал, он начал придумывать. И сочинил: правда не до конца, только первые строки, самую первую часть новой истории. Но её требовалось записать! В приюте Миле всегда записывал интересные мысли. Для этого возле кровати всегда лежали дневник с авторучкой. Но, когда он метнулся к столу, дневник нашарил, а вот ручку нет.

   Он проверил под столом, под кроватью, шарил между панцирной сеткой и стеной, но ничего не нашёл. Миле искал в комнате, проверял карманы мокрой одежды. От его метаний Альбертина не шелохнулась. Миле нужно записать! В уме горели слова, он повторял их, боялся перепутать. Тот, кто никогда не записывал, не поймёт, как важна верная фраза, когда ты её только придумал! Где же ручка?

   Может быть у Альбертины есть?.. Будить её Миле, конечно, не стал. Поглядел возле рисунков: пара кисточек, краски. Записывать акварелью - ерунда полная. Да и тратить драгоценные краски на свою пачкатню Миле не решился. В десятый раз обшаривая стол и надеясь, что ручка всё-таки закатилась под скатерть, он вдруг догадался, где мог её потерять. Ну конечно! Ручка лежала в кармане, когда он ходил на чердак! Он выронил её во время ремонта, или, когда Марк поймал его в коридоре.

   Хорошо, теперь-то он знает где ручка. Можно лечь и уснуть. Марк принесёт её... дней через пять. Но Миле не уснул. Он стоял в тёмной комнате, не решаясь идти на чердак, и боялся потерять хрупкую ниточку слов в голове, а та всё скручивалась и путалась, и вот уже не все фразы и заготовленные обороты он помнил.

   Миле постарался не сильно скрипеть рычагом, когда открывал шкаф-дверь. Альби осталась одна наверху. Чтобы к ней не ворвались, вход за собой Миле плотно прикрыл. Ночной дом выглядел как пещера, куда легко могли заползти чудовища. Хотя Семёрки не очень любили шастать в пустых кварталах, тем более ночью.