На передовой закона. Истории полицейского о том, какова цена вашей безопасности

Энди смеется, и я ухожу. Тихо идя по парку, я понимаю, что меня взбодрил энтузиазм новичка. Не просто энтузиазм, а преданность делу. Решимость выполнить свою работу. Та же решимость побуждала лондонцев спускаться в метро, как только оно снова заработало. Это чувство объединяло всех 7 июля. Именно решимость подталкивала всех полицейских, у которых в тот день был выходной, примчаться в участок и выйти на работу, хотя их об этом никто не просил. На выходе из парка я думаю о лучших экспертах Лондона, работающих на месте преступления, и знаю, что они приедут с первыми лучами солнца. Сейчас нет места важнее, чем это.

Я вижу фургон и, зевая, подхожу к нему. Вставая на ребристую металлическую ступеньку, я смотрю на горизонт. Первые солнечные лучи уже подкрашивают небо.

05. Бен

Я смотрю на свое отражение в зеркале уборной. Свет тусклый, грубые кирпичные стены выкрашены в фиолетовый цвет. Из-за безвкусных позолоченных зеркал и ужасных светильников в виде свечей у меня возникает ощущение, что я в будуаре ночной бабочки, а не в общественном туалете. Сейчас только 17:00, но мы с коллегами выпиваем с окончания смены, то есть уже два часа. Я работаю в полиции пятнадцать месяцев и чувствую себя частью команды. Волнение, не отступавшее во время стажировки, сменилось здоровым энтузиазмом. Наблюдая за коллегами, которые работают в полиции уже несколько лет, я догадываюсь, что энтузиазма надолго не хватит, но пытаюсь получать удовольствие от работы, пока мне это еще удается. Я критически оцениваю свое отражение и понимаю, что слишком пьяна, чтобы беспокоиться о своем внешнем виде. Быстро провожу пальцами под глазами, чтобы стереть осыпавшуюся тушь, и возвращаюсь к столам.

Бар длинный и узкий. Это типичное для Северного Лондона заведение с голыми кирпичными стенами, незамаскированными деревянными балками, с несочетающимися предметами мебели. Освинцованные окна расположены высоко. Мне нравится думать, что в этом доме ничего не менялось уже около ста лет. На обратном пути из туалета у меня есть много времени, чтобы понаблюдать за своей командой со стороны. Пока мы в баре единственные и, вероятно, именно поэтому позволяем себе громкие разговоры в столь ранний час. Это наш боро. Мы заняли три сдвинутых стола, но даже за ними нам тесно. Мы все толчемся вокруг столов. Это конец девятидневной рабочей недели, и мы расслабляемся громче, чем обычно. Подходя к столам, я внутренне улыбаюсь. Вечер будет хорошим.

Конец девятидневной рабочей недели мы отмечаем в баре, и все разговоры, разумеется, в основном о работе.

– А в мою могилу ты бы прыгнул с такой же охотой? – говорю я, заметив, что Ральф утащил мой стул.

– Возможно, но я охотнее бы попрыгал на тебе, – он произносит эти слова с невозмутимым видом, и я слышу взрыв хохота.

Я театрально закатываю глаза. Три двойных водки, которые я успела выпить, помогают мне побороть смущение, которое обычно чувствую в подобных ситуациях. Я рано усвоила, что женщина в полиции может либо научиться не обращать внимания на грязные намеки и сексистские комментарии, либо оказаться в числе изгоев. Остальные парни уже отвлеклись на кого-то, кто заказывал напитки в баре. Осмелев от алкоголя в крови, я нагибаюсь, чтобы забрать свой напиток, стоящий перед Ральфом, и даю ему возможность рассмотреть мое декольте. Когда он наконец отрывает глаза от моей груди, я строго смотрю на него.

– Только попробуй, – говорю я, – и я тебе член оторву.

После этого я осушаю свой стакан и иду к бару.

* * *

Проходит два часа, и от первоначального шика не остается и следа. Хотя мы находимся на оживленной лондонской улице, где полно винных баров и модных ресторанов, бар, где мы сидим, кажется, пропустил последнее десятилетие. Атмосфера в нем напоминает 1990-е. Причем не в хорошем смысле.

Я сижу за барной стойкой с Беном, Грэмом и Ральфом. Сейчас очередь Грэма платить. Я заказываю клюквенную водку. Она имеет странный оттенок фиолетового, и мне в голову закрадывается мысль, что вместо клюквенного сока в нее добавили черносмородиновую газировку. Но когда из-за водки у меня немеет горло, я понимаю, что мне все равно. Я поворачиваюсь к Ральфу, который добрался до середины рассказа о своем последнем аресте. О чем еще могут говорить полицейские после окончания мучительной девятидневной рабочей недели?

Лицо Ральфа лоснится от пива, и он увлекает своим рассказом всех нас. Хотя он низкого роста и сложен, как бульдог, поразительно быстро двигается. Ральф – один из ветеранов полиции и пользуется всеобщим уважением, причем заслуженным. Мне он нравится, несмотря на отвратительные комментарии, и, слушая его историю, я понимаю, что мои глаза выпучены, а рот приоткрыт. Я меняю выражение лица и понимаю, что все остальные делают то же самое. Я замечаю нескольких стажеров, которые подошли ближе, чтобы лучше слышать.