На перекрестке миров (СИ)

А тебе ноги укоротить бы не мешало, мысленно одернула я вопящую послушницу и угрюмо побрела в сараюшку. И, пока Анна хлопотала вокруг взбесившейся Графини, принялась расставлять по местам сваленные инструменты. Соседка присоединилась ко мне чуть позже, и я была искренне благодарна, что она не полезла с расспросами.

Под конец уборки я поняла, что снова проголодалась. Выйдя на улицу, кинула взгляд вверх и тихонько вздохнула. Солнце точно прилипло к небосводу и, кажется, ползти к полудню не собиралось.

— Что теперь? — обреченно спросила я Анну, на что та с виноватым видом потерла покрасневший носик.

— Лошадей кормить. Или лучше воду курям донесешь?

При упоминании о лошадях я забыла и о голоде, и о ноющей спине. На коняшке можно попробовать добраться до Солькора, главное, найти способ вывести животное за ворота.

— Кормить, — решительно кивнула я и сладко улыбнулась. — Люблю лошадок.

— А-а. Ну, тогда овес в мешках возьмешь, да в торбы насыпешь, — не слишком уверенно сказала Анна и махнула рукой. — Конюшни за углом.

Я тряхнула головой и почти вприпрыжку миновала скотный двор. Обогнула угол монастыря и оказалась в узком дворике с каменной конюшней. Пожилая монахиня при моем появлении удивленно подняла брови, но ничего не сказала, только кивнула и снова принялась орудовать граблями, собирая разлетевшееся сено. Я оглядела дощатую изгородь, полукруглую дверь с воротцами, ведущими к стойлам, летнюю коновязь и, удовлетворенно кивнув, пошла кормить лошадок. Самое главное, что я приметила и вторые ворота с огромной деревянной перекладиной-запором. Ничего, было бы желание, открыть сумею.

В стойлах переминались два жеребца — старенький мохноногий тяжеловоз и совсем молоденький ездовой, смешно шевеливший бархатными ушами. Я погладила благодарно подставленную шею жеребенка и принялась щедро черпать зерно из стоявшего у двери мешка. Ко времени побега, когда выпадет случай, лошадки должны быть откормлены. Пожалуй, попрошусь за ними ухаживать. Глядишь, настоятельница за проснувшееся рвение примет, все легче будет.

Обед наступил не скоро. И, хоть я и работала вполсилы, каждую свободную минутку тратя на отдых, успела изрядно умаяться. Послушницы косились на меня неприветливо. Понимали, небось, что отлыниваю. Но трудиться наравне со всеми я была просто не способна. Слишком непривычна была такая работа, да и огромный бушлат всячески затруднял движения, делая меня неповоротливой и медлительной.

На обед подавали овощной суп. Если там когда-то и было мясо, то обнаружить оное мне не удалось. Благо к супу еще полагались пирожки с капустой, и худо-бедно я наелась. Жаль только рассчитывать на послеобеденный сон не пришлось. Сразу после трапезы все послушницы отправились в мастерскую, и я была вынуждена следовать за ними.

С ткацким станком отношения сразу не задались. И вроде техника плетения не сложная и рисунок мне подобрали самый простой, а все равно я умудрилась напутать несколько раз. Старшая из послушниц — пожилая и вечно хмурая Ярина, следившая за моими успехами, то и дело отчитывала меня и даже пару раз позволила себе хлестнуть по рукам тонкой хворостиной. Не столько больно, сколько обидно. Я, конечно, высказала ей все, что думаю по поводу подобных методов воспитания, но от того отношения наши не стали теплее. Ярина не спускала с меня глаз до самого вечера, одергивая каждый раз, когда я медлила или неловко завязывала узлы на поперечных нитях.

— А откуда только такие неумехи берутся? Ногти длинные, пальчики нежные, а делать ничего не умеют, — бурчала себе под нос наставница и в какой-то момент меня взяла злость.

Неужели, я, и правда, ни на что не способна? Стиснув зубы и, взяв в кулак все свое упрямство, я решительно настроилась хоть чего-то добиться. Да только куда мне до остальных девушек…

В итоге к концу дня на меня косо глядели, кажется, уже все монастырские послушницы. За глаза называли растяпой и белоручкой. А еще крайне возмущались, что я посмела перечить Ярине. Как же, сами-то они при наставнице немые, словно рыбы, разве что за спиной шушукаться и умеют.

Дни потянулись монотонной чередой. Подъем ни свет, ни заря, утренняя служба, работа на скотном дворе да борьба с ткацким станком, упорно не желавшим подчиняться моим неумелым рукам.

Дел на дворе вечно было невпроворот, да и послушницы, как нарочно, скидывали на меня самую тяжелую работу — снег расчищать да ведра с водой таскать. А однажды одна из девиц, румяная пышнотелая Катрина, и вовсе плеснула мне на подол помоями с кухни. Сделала вид, что оступилась, но я-то знала, что она это нарочно. Ещё с первого дня меня невзлюбила, хоть я ей ничего и не сделала.