На перепутье

Ники многозначительно посмотрел на Кэлли, пытаясь остановить ее. Она заметила его взгляд, но явно проигнорировала его. Ники иногда казалось, что сестра сознательно старается разозлить отца, словно пытается расплатиться за какое-то зло, которое он ей причинил. Все дети Костаса знали: отец чувствует свою неполноценность в сравнении с образованными людьми, но никогда об этом не говорили. Кэлли была единственной, которая пользовалась этим, чтобы сделать ему больно. Ники не понимал Кэлли, точно так же, как и родители. В данный момент ему хотелось только одного, чтобы сестра утихомирилась, отец закончил свою лекцию и они сели ужинать.

— Перепутье. — Тара беззвучно повторила это слово, стоя за дверью ресторана и готовясь открыть ее, но остановленная громом этого слова. Папа и его «перепутья». За эти годы она начисто забыла о его лекциях, хотя могла бы и помнить. А теперь, оказывается, ее младшая сестра не желает его слушать. Странно. Тара обожала рассказы отца о его жизни до ее рождения.

— Да! Перепутье, — продолжал отец. — Когда мне было столько лет, сколько сейчас Ники, я ехал на мраморный карьер, туристы любили его смотреть, я видел: ваша мама набирать воду из колодца. — Костас взглянул на Маргариту, достававшую тарелку из посудомоечной машины. — Она тогда была похудее, — поддразнил он жену. — Перепутье. Мы сразу влюблены, но не можем пожениться. Она была младшей в семье, а две старшие сестры еще не вышли замуж. Это глупая традиция, но разве Маргарита могла обидеть свою семью? Мы ждать, потом жениться. Ваша мама стала с ребенком. Это будет Тара. Перепутье. Разве мы позволить свой ребенок расти в отсталое место? Мы не знать никого и нигде, но мы знать: в Америка у нас будет возможность. Может быть, уже не для нас, ну и что? Мы уже и не очень бедны. Но наш ребенок и наши другие дети, а это ты и Ники, вы будете ходить в хорошие школа и учиться, как использовать возможность…

Костас замолчал и проглотил комок в горле. Мать быстро склонилась над своей работой, но Ники успел заметить слезы в ее глазах.

— Перепутье! — Костас выкрикнул это слово. — Их было много. Когда вы были маленькие, это было перепутье — выпороть вас или нет. Иногда я очень хотеть, но никогда этого не делать. Потому что есть чувство, оно решать: правильно ты поступать или нет. Да, нужно слушать свои чувства. Так ты можешь узнать многое про то, что у тебя внутри. Но потом надо действовать, и тогда ты должна думать. Если твоя голова решать, что это нехорошо, можешь мне поверить, вскоре и твой сердце с ней согласится. Я — твой отец, и мой долг — все тебе объяснять. А теперь, Кэллисти, детка моя, ты становиться женщиной. Но ты должна решить, какая женщина ты хочешь стать. Чего бы ты ни хотеть, я хотеть того же. Но я не могу позволять, чтобы ты тут бегать как…

— Как кто? — взвизгнула Кэлли. — Договаривай! Что ты хотел сказать? Потаскушка? Проститутка? Шлюха? Видишь? Я узнала эти слова в школе! И еще школа учит меня: ты, как и другие иностранцы, приехал в Америку не просто из другой страны — из другого мира. Вы хотели, чтобы у ваших детей была возможность. А я — американка, и мне не нужно раздумывать на каждом «перепутье», потому что все дороги хороши. Хорошо все, что тебе хочется. А я хочу немного развлечься.

— Что такое «развлечься»? Тебе еще нужно решать, что есть развлечение. — Костас выхватил у Ники швабру и начал яростно тереть пол. — Почему ты возражать? Смотри на Тару. Она решать свою жизнь. Для нее работа — развлечение, жить в Греции — развлечение. Теперь она возвращаться к нам на некоторое время. Может, ты научиться у нее, как быть леди.

— Опять Тара! — Кэлли, громко плача и крича, схватила с вешалки свое пальто. — Тара — то, Тара — это. Идеальный ребенок!

— Тара никогда не быть идеальной. Она несдержанная. Ее тоже пришлось учить не спешить и думать на перепутье. Один раз, когда мы поехать на море, она так взволновалась, что бросилась в воду безо всего. Снять свой одежда и забыть надеть купальник…

— Тара! — воскликнули они хором.

Кэлли, пораженная, отскочила от двери, потому что, открыв ее, она налетела прямо на старшую сестру, которая собиралась войти. Ники, вырвавший у отца швабру, уронил ее. Маргарита так и застыла на месте. И Костас.

— И где же ты была? — взревел он. — Да, да, я знать, ты тут, в Нью-Йорк, но не приходить домой к своей семье. О да, Константин, таксист, все мне сказать. Я не посметь рассказать твоей маме, она бы беспокоиться. Ну? Что ты можешь сказать своему папа? А?

— Костас! — Голос ее матери срывался от волнения. — Костас, это же Тара…

— Я знаю, что это Тара, женщина! Но я хочу знать… Кантара! Чариз! Детка моя! Моя дорогая девочка! Тара!

Костас прижал дочь к своей широкой груди.

— Маргарита! Кэлли! Ники! Это Тара! Она вернуться! — Он оглядел всех сияющими синими глазами. — Так чего мы ждать? Наша семья снова собралась вместе! А посетители все уходят! Поспешите! Подавайте на стол ужин! — Он снова по-медвежьи обнял дочь, вытолкнул улыбающуюся жену и других детей из их группового объятия и завладел ею в одиночку.