На пересечении

Ближе к рассвету Гамель решил вернуться домой, чтобы позволить себе поспать хотя бы несколько часов. Этот день вымотал его настолько, что мужчине не верилось, что солнце вообще когда-нибудь зайдет за горизонт. Однако ночь долгожданного отдыха так и не принесла. Затраченное на поиски пропавшей время не окупилось, а первые лучи рассвета швырнули в лицо Гамеля такую новость, что даже он не мог не содрогнуться.

Дагль Иклив, бледный, как призрак, встретил начальника стражи у входа в темницы. Прежде чем заговорить, он несколько раз судорожно сглотнул, точно пытался вытолкнуть из одеревеневшего горла хотя бы приветственное слово. Обычно спокойные глаза Дагля теперь лихорадочно блестели, и в их глубине Гамель впервые прочитал неподдельный ужас.

— Как это случилось? — резко произнес Инхир, смерив подчиненного уничтожающим взглядом. Единственный человек, в чьи смены никогда ничего не случалось, был Дагль, но именно в этот проклятый день даже он умудрился принести дурные вести.

Вместо того, чтобы произнести хоть что-то внятное, Дагль лишь растерянно смотрел на своего начальника. Он снова сглотнул и облизал пересохшие губы, будто надеялся, что на них еще остались крошки вчерашних слов.

— У меня… — начал Иклив и тут же прервался, чем вызвал у Гамеля новую волну раздражения.

— Не мямли, солдат!

— У меня нет объяснения, господин начальник. У такого… Не бывает объяснений.

Инхир не верил своим глазам. Обычно собранный и невозмутимый, теперь Дагль напоминал испуганного ребенка, который заглянул в лицо своему кошмару. Мысленно выругавшись, Гамель оттолкнул от себя солдата и стремительно спустился вниз по лестнице, желая увидеть произошедшее лично.

Позже начальник стражи с трудом вспомнит, как добрался до подземелий, но то, что он в них нашел, запомнилось до мельчайших деталей. Увиденное буквально впечаталось в мозг и еще долгое время сочилось в памяти подробностями, словно гнойная рана.

В нескольких камерах от той, где был заперт Гимиро Штан, содержался не кто иной, как Зеинд Клоеф, более известный в городе под кличкой Рубило Кло. Свое громкое прозвище он получил за то, что среди местных лесорубов лучше всех управлялся с топором, и объемы проделанной им работы могли поразить даже самых опытных работников. Зеинд представлял собой крепкого рослого мужчину с темной от загара кожей. Глаза его были голубыми, а в сочетании с черными волосами казались особенно светлыми. Среди женщин он пользовался популярностью, вот только сердце его не принадлежало ни одной из них.

Несмотря на свой внешний вид, Зеинд не искал быстрых связей. Напротив, он предпочитал опыту невинность, отчего юная Шаоль Окроэ представлялась ему весьма лакомым кусочком. Девочка эта, по его мнению, была что надо: белокожая, тонкая, хрупкая, практически невесомая. Она напоминала ему ландыш, который буквально пах свежестью и невинностью, и этот самый ландыш ему не терпелось сорвать. Наверное, в этом году Клоеф даже решился бы предложить ей руку и сердце, если бы не небольшой спектакль, шутливый настолько, что стало совсем не смешно. То, как после сценки Шаоль бросилась прочь, и как другие мужчины грязно прикасались к ней, вызвало у Зеинда приступ ярости.

Однако гнев его был направлен только на юную Окроэ, которая каким-то образом позволила всему происходящему совершиться. Девушка, которую Клоеф считал невинной, оказалась не лучше трактирной девки, которую могли хватать все, кто хотел испачкать ладони. И тогда Зеинд решил, что он тоже не прочь испачкаться. Выпитый алкоголь только добавлял ему решимости, а веселые подбадривания друзей-лесорубов еще больше горячили кровь.

Теперь же кровь Зеинда остыла и свернулась, а его тело представляло собой фарш из костей и плоти. Привыкший ко многому Инхир почувствовал приступ дурноты, глядя на то, что когда-то именовалось человеком. Зеинд Клоеф оказался зарублен топором, причем тот, кто это совершил, был явно безумен. Куски тела валялись по всему периметру камеры, кровь окрашивала пол бордово-коричневыми лужами, но самым страшным выглядело лицо убитого, чьи глаза в ужасе вылезали из орбит.

Судорожно сглотнув, Инхир отвел взгляд и посмотрел на стоящего рядом Дагля.

— В остальных трех камерах? — тихо спросил он.

— То же самое, господин начальник.

— Проклятье! — это единственное, что смог произнести Гамель. У него никак не укладывалось в голове, что кто-то мог совершить такое с людьми, которые и так были приговорены к смертной казни через повешение. Родон лично подписал приговор и объявил о нем в своей речи на кладбище. Но, видимо, кто-то так и не смог дождаться…

Мысль о том, что подобное совершил отец девушки, отпадала хотя бы потому, что старик едва держался на ногах и все это время находился у доктора Клифаира. Его супруга, хоть и выглядела помешавшейся, тоже вряд ли сама могла проникнуть в подземелья.

— А что это с замком? — внезапно спросил Инхир, поднимая с пола ржавый кусок металла, который немедленно развалился еще на две части. — Вы что, совсем обезумели закрывать пленных вот на это?