На пересечении

Несмотря на день, шторы в комнате Найаллы были завешены, лишь на прикроватном столике горела заплывшая свеча. На постели лежала худенькая девушка с длинными темными волосами и протягивала руку кормилице, которая держала ее за кончики пальцев, то и дело всхлипывая. Тусклый огонек с трудом освещал лицо Найаллы, и эти желтые всполохи делали ее особенно болезненной. Так выглядела комната умирающей от чахотки, и от этой мысли Родон встревоженно посмотрел на Эристеля. Он прекрасно понимал, что его дочь устраивает очередной спектакль, но, как любящий отец, мужчина не мог позволить себе поставить под сомнение здоровье дочери и предпочитал лишний раз убедиться в том, что постановка не превратилась во что-то серьезное.

— Ах, моя маленькая госпожа, когда же проклятая хворь покинет ваше тело, и вы вновь сможете улыбаться? — прошептала кормилица, ласково поглаживая руку несчастной.

Найалла смогла лишь выдавить из себя слабую улыбку, но мысленно рассмеялась.

«Когда отец сдастся, и Эристель станет моим женихом», — подумала «умирающая», и ее сердце забилось чаще, когда она услышала шаги за дверью.

— Как ты, моя дорогая? — раздался голос отца, и Найалла медленно обернулась к Родону, глядя на него с любовью и нежностью.

— О, отец, — выдохнула девушка, пытаясь улыбнуться пересохшими губами. — Уже лучше. Скоро все пройдет.

С этими словами Найалла сделала вид, что пытается приподняться, но в тот же миг беспомощно упала на постель. При виде этого кормилица запричитала и начала протирать лицо девушки смоченным в прохладной воде платком. На лице отца на миг вновь появилась тревога, и он быстрым шагом приблизился к постели своей дочери.

— Быть может, лекарства нашего лекаря не столь действенны, и нужно пригласить доктора Клифаира, — пробормотал он и наконец обернулся к Эристелю, жестом приглашая его подойти ближе.

Слова отца девушке крайне не понравились, и она уже задумалась о том, не слишком ли сильно переигрывает. Выставлять Эристеля дурным врачом ей не хотелось, но и вскочить с постели в заводном танце она уже тоже не могла. Завидев лицо лекаря, Найалла почувствовала, как бешено стучит ее сердце, и ей захотелось буквально выставить всех вон, чтобы остаться с ним наедине. Отец обычно сам выходил, но кормилица становилась просто невыносима, сверля лекаря таким взглядом, точно он явился сюда с единственной целью — совершить нечто непристойное. Женщина давно заметила, как больная реагирует на своего лекаря, поэтому в моменты их встреч старалась казаться особенно строгой.

Как и предсказывала Найалла, отец вскоре покинул комнату, но кормилица не сдвинулась с места, мрачно наблюдая за тем, как лекарь приближается к больной. Первым делом ее удивило то, с каким неприкрытым раздражением мужчина бросил взгляд на закрытые шторы. Однако вслух он ничего по этому поводу не произнес и принялся задавать стандартные вопросы. Голос его звучал не так ласково, как прежде, и кормилица с долей удовольствия заметила, что Найалла начала отвечать бодрее и в то же время несколько неуверенно. Девушка ожидала, что, увидев ее в постели столь слабой и жалкой, Эристель ощутит трепетное восхищение, но вместо этого почувствовала себя провинившимся ребенком.

Но вот тон доктора внезапно снова стал прежним, и кормилица опять помрачнела. Почувствовав смену его настроения, Найалла принялась оживленно рассказывать обо всех своих страданиях, достаточно правдоподобно, но при этом не давая ни одного определения, которое повлекло бы за собой точный диагноз. Теперь Эристель кивал, на его лице даже отразилась легкая тревога, и Найалла почувствовала, как ее сердце переполняет радость. Ей казалось, что в этот момент они стали близки как никогда и настало время дать Эристелю понять о своих чувствах. В эту же минуту лекарь поймал себя на мысли, что, быть может, больной уже пора заболеть по-настоящему и скоропостижно оставить его в покое.

Выслушав выдуманные жалобы девушки, Эристель прописал несчастной пить обыкновенный ромашковый чай и хотел было удалиться, как вдруг почувствовал, как Найалла незаметно от кормилицы всунула ему в руку записку. Лекарь с трудом изобразил неловкое замешательство в тот миг, когда ему хотелось от души ударить девушку по щеке. Эти детские игры раздражали его хуже скрипа несмазанных колес. Однако он все же принял записку и, распрощавшись с больной, покинул комнату.

Эристелю пришлось потратить еще несколько минут своего времени, чтобы объяснить Родону, что девушка скорее хандрит, нежели хворает, на что Двельтонь устало усмехнулся и велел своему помощнику расплатиться с врачом и проводить его до дверей.

— Быть может, вашей дочери стоит обратить внимание на кого-то из молодых господ, которые мигом сумеют развеять ее скуку? — произнес лекарь, внезапно обернувшись на пороге. — В противном случае я буду в вашем доме до отвращения частым гостем.