На пике века. Исповедь одержимой искусством

После Нового Орлеана мы отправились обратно в Нью-Йорк. Из всех штатов, которые мы проехали, мне больше всего понравился Теннесси с его чудесными пейзажами и красной землей. Однако нам суждено было обосноваться в Нью-Йорке.

Приехав в Нью-Йорк, мы поселились в отеле «Грейт-Нортерн». Первым делом я занялась поисками школы для Пегин. Я выбрала школу Линокс при колледже Финч-Джуниор. Пегин поселилась в Финче и приезжала домой по выходным. Едва ли я могла найти что-то хуже, чем это ханжеское заведение. Пегин умудрилась проучиться там два года до своего выпуска, но все же не выдержала жизни в этом чопорном интернате и, как только у нас появился свой дом, переехала к нам.

Я начала искать место для своего музея. Лоуренс жил в Коннектикуте и хотел, чтобы мы стали соседями. Мы почти купили два дома, один из которых особенно манил Макса тем, что в нем было совершено тринадцать самоубийств. Другой дом продали за десять минут до того, как мы его увидели.

Мы обыскали весь Нью-Йорк. Наконец мы нашли превосходное здание на Бикман-плейс с видом на реку и решили, что для музея это идеальное место, хотя находится оно довольно далеко от центра. Мы просто не могли его не купить. При надобности мы могли бы ночевать в комнатах слуг, а на постоянной основе жить за городом. Увы, нам не позволили открыть музей в этом районе города, и в итоге мы сами поселились в этом доме — красивейшем во всем Нью-Йорке. Этот отремонтированный особняк носил имя Хейл-Хаус и стоял на углу Ист-Ривер и Пятьдесят первой улицы. В нем была большая гостиная (или капелла) со старым камином, которую можно было бы принять за зал в венгерском феодальном замке. Капелла была высотой в два этажа и выходила фасадом на реку и нашу террасу. Наверху был балкон с пятью окошками под потолком капеллы. В них так и напрашивалось пять мальчиков-хористов, распевающих григорианские хоралы. На третьем этаже в задней части дома располагалась наша спальня, а в передней — красивая мастерская Макса с еще одной террасой. Второй этаж находился в распоряжении Пегин. Из комнат прислуги мы сделали гостевые покои. У нас была большая кухня, и поскольку мы оба готовили, мы часто ели там же. Макс был изумительным поваром, и особенно хорошо ему давался карри.

Именно Музей современного искусства по просьбе Джимми запустил бюрократический процесс перевозки Макса в Нью-Йорк. По приезде мы ожидали от музея теплого приема, но не получили его. Альфред Барр был в Вермонте и прислал Максу приветственную телеграмму. Мы устроили в музее небольшую выставку коллажей Макса и других художников, но Альфреда не увидели до самой осени. Коллаж, определенно, составлял величайшую заслугу Макса перед искусством.

Я много слышала об Альфреде Барре от Нелли ван Дусбург и других людей. Его книги об искусстве модернизма уже много лет служили мне библией, поэтому я, разумеется, не могла дождаться встречи с ним. Наконец в один прекрасный день мы поехали к нему, и я с удивлением встретила человека с внешностью Авраама Линкольна. Он был умным и эрудированным собеседником. Он был застенчив, но крайне обаятелен и сразу мне понравился. Позже, когда я узнала его лучше, меня стала раздражать его чрезмерная скрытность, из-за которой я никогда не понимала, к чему он клонит; однако он был одним из тех людей, кого я искренне уважала; он проделал фундаментальную новаторскую работу и проделал ее хорошо. Пока мы еще жили в отеле «Грейт-Нортерн», он пришел взглянуть на картины Макса. Они привели его в крайний восторг, но он никогда не мог сделать так, чтобы музей взял и купил то, что ему понравилось. Он все тянул, и тянул, и торговался, и сводил меня с ума своей нерешительностью. Прямо перед его приходом в нашу комнату влетел воробей. Барра крайне развеселил тот факт, что Макс, Король птиц, живет в одной комнате с пернатым созданием. В конце концов он обменял одного Малевича, которых у него в подвале хранилось тринадцать штук, на одного Эрнста. Все остались довольны, и Барр искренне восхитился моей страстью к искусству. Я отдала Максу деньги, хотя они в этой сделке не участвовали.