На подступах к Сталинграду

– Можно отправить домой гражданские вещи? – На что получил незамысловатый ответ:

– Сдайте на склад, товарищ солдат.

Парень понял, что отец был прав, когда говорил: «Надевай, что похуже. Из расположения части тебя не отпустят. Так что до почты тебе не добраться». Он успокоил себя тем, что послушал родителя, и сделал так, как ему объяснило начальство.

Взял свои неказистые шмотки, свернул в плотный узел и отнёс их в пакгауз, на который указал командир. Вошёл в тёмное низкое помещение. Огляделся и нашёл там сержанта, который сидел за убогим столом, топорно сколоченным из неровных досок. Вокруг него стояло множество стеллажей из горбыля, заваленных каким-то несусветным тряпьём.

Служитель склада посмотрел на штаны и рубаху, застиранную почти до предельного уровня. Презрительно хмыкнул и скривился так, словно съел зелёное кислое яблоко. Брезгливо бросил вещи солдата на давно некрашенный пол. Придвинул к Павлу толстую амбарную книгу. Указал на ржавую ручку с чернильницей и показал, где ему расписаться.

Хитрая, лживая морда, блуждающий взгляд и то недовольство, что в них отразилось, многое объяснили дотошному парню. Он глянул на прохиндея, с которым свела его жизнь, и понял: всё, что сюда попадает, идёт прямо на рынок. Остаётся лишь никчёмное барахло вроде его одежонки. Так сказать, для отчёта.

Прошла ещё пара дней. Из ближайшего города в полк приехал фотограф с крепким помощником, нагруженным словно вьючная лошадь. С собой они привезли лакированный аппарат размером полметра в каждую сторону, треногу к нему и два больших чемодана. Один с химреактивами, другой с фотобумагой.

О визите «мастера светописи» объявили по внутренней громкой связи. Сказали, где он будет работать, сколько стоят услуги, и назначили очередность прихода военных. Сначала пригласили всех офицеров. Затем старшин и сержантов. Потом всех остальных, но не общим гуртом, а строем, по отделениям.

Те, у кого нашлась нужная сумма, решили сняться в армейской форме. Написать письма родным и отправить им первый привет вместе с новенькой карточкой. Так сказать, на долгую память. Эта мысль понравилась всем остальным, и те, у кого было плохо с деньгами, заняли их у товарищей по бараку. Мол, отдадим с первой солдатской зарплаты.

Павел снимался очень давно, два года назад, когда нужно было сделать фото для паспорта. Больше как-то не случалось. Вернее сказать, жаль было тратиться на столь дорогую услугу.

Когда парень работал в Самаре, он часто ходил мимо тех ателье, где трудились фотографы, и всегда говорил себе одни и те же слова: «Будет торжественный случай, тогда можно и раскошелиться, а сейчас нечего расходовать свои деньги. Лучше отправить их матери. Пусть купит одежонку ребятам». Потом он вернулся домой и думать забыл о таком баловстве.

По моде тех лет в каждом доме деревни Домашка на стене висела большая деревянная рамка. Там под стеклом хранились карточки всех родных и знакомых, но не так чтобы много. Обычно снимались в день юбилея, на свадьбу или во время поездки в город, на крупную ярмарку. Вот, пожалуй, и всё.

Зато было всё на виду. Любой гость мог подойти и посмотреть на жизнь хозяев избы. В этом стеклянном «альбоме» лежала и та фотка парня, где он снимался на паспорт и пропуск. Сейчас начиналась новая армейская жизнь, и нужно было запечатлеть такой необычный момент. Поэтому Павел плюнул на бережливость и пошёл к фотографу вместе со своим отделением.

Как часто бывало на ярмарках, народ толпился прямо на улице. На дощатой стене висел кусок белой простыни. Перед ней стоял простой табурет, а в метре от него возвышалась тренога с лакированным ящиком, которым снимали желающих.

Парень дождался, когда пришла его очередь, и сел перед большим объективом размером с крупную сливу. Фотограф накрылся тёмной накидкой и заглянул в аппарат. Посмотрел, попал ли в фокус этот солдат. Вылез наружу из-под плотной тяжёлой ткани. Подошёл к рядовому и слегка поправил пилотку и поворот его головы.

Вернулся назад к деревянной камере. Сказал: «Внимание, товарищ, снимаю», – и нажал пальцем на кончик длинного шнурка, что держал в левой руке. Раздался тихий щелчок. Павел встал и, уступая место другому клиенту, сделал шаг в сторону.

Фотографы трудились всю ночь напролёт. Проявляли стеклянные пластинки и закрепляли полученное изображение особыми химикатами. Промывали чистой водой и ставили на торец, чтобы их просушить.

После того как пластинки просохли, вставляли их по очереди в другой аппарат. Он назывался увеличителем. Состоял из специального фонаря, закреплённого на штативе и ходившего вверх и вниз.

Снизу клали лист фотобумаги. Направляли на него луч света, пропущенный через очередной негатив. Ждали три-четыре секунды и выключали яркую лампу. Клали бумагу в ванночку с проявителем. Затем с закрепителем и, наконец, промывали водой. Потом мокрый снимок клали лицевой поверхностью на стекло, где он сушился час или два.