На полпути

Но все заметили, что он стал точно слепой и глухой от куриного бульона и аппетитного тела Регины, которая подпускала его к себе, только если он предварительно мылся под навесом в бочке с дождевой водой или в чулане, в стоявшей там ванне, откуда потом, конечно, ему самому приходилось вычерпывать ведром воду. И заметили это потому, что из комнаты, превращенной в кладовку, стали убывать отруби. Несколько дней подряд следили, сколько отрубей оставалось в мешке после вечерней кормежки и сколько было там на следующее утро, и утвердились в подозрении, что завелся вор. Каждый день пропадало десять-пятнадцать килограммов отрубей. Конечно, это сущие пустяки там, где кормят сотню коров. Ни один ревизор не мог бы обнаружить такую нехватку. Но Дюри все же забеспокоился. Кооператив получил от крестьян тощий и жалкий скот. У кого была одна корова, тот не сдал ее в кооператив. У кого две, отдал худшую. У кого три, четыре, тот лучших оставил себе. Среди кооперативных попалась такая корова, которой целую неделю во время кормежки помогали подняться на ноги. И такая, которая давала в день меньше чем пол-литра молока. Дюри окрестил ее Алмазной. Надо было выходить этот скот не только из чувства профессиональной гордости — раз им, мол, доверили его, пусть полюбуются, каким он стал, — но и чтобы получить премии за большие удои молока. А Дюри без труда сосчитал, что украденные отруби оборачиваются недостачей пяти-десяти литров молока в день.

Так как ключ от кладовки он всегда носил в кармане, а дверь и окно там были в полном порядке, он вскоре догадался, кто вор. Тот, у кого второй ключ. Ему давно следовало заказать новый замок. Но что теперь мог он сделать? Объясняться с Региной — дело нелегкое.

Но однажды он все же коснулся вопроса о краже отрубей. Регина застыла от изумления.

— Одевайся, — приказала она тоном, не терпящим возражений. Дюри неохотно начал одеваться, вопросительно глядя на нее. — А теперь проваливай. Чтоб ноги твоей больше здесь не было.

Перепуганный Дюри не трогался с места, ждал, чтобы Регина простила его. А она, убедившись, что крепко держит в руках этого парня, с милой улыбкой сказала:

— Чем-нибудь надо же мне кормить цыплят, которых ты лопаешь.

Все осталось по-прежнему, Дюри утешал себя тем, что другие тоже воруют. Весной украли три хольда люцерны. На днях под мостом в поле нашли мешок минеральных удобрений: один из возчиков припрятал его там, чтобы вечером перетащить домой. Лимпар ходил в кладовщиках, а все знали, что он разбогател нечестным путем. И сами они, животноводы, во время утренней и вечерней дойки выпивали по пол-литра молока. Правда, они не таились, их не раз на этом ловили сторож и председатель, но все же такое «усиленное питание», как они его называли, было делом незаконным, молоко не входило в положенную им зарплату, которую принято называть «трудоднями».

Еще в самом начале, когда Дюри назначили бригадиром, Дани предупредил его:

— Если вы там не сможете поладить с хозяйкой, скажи мне. Я отправлю ее в деревню, к родственникам.

Но это никак не устраивало Дюри. Он не выкроил бы время, чтобы каждый день ходить обедать в такую даль, из Ореховой долины в деревню. И вернее всего, он не получал бы там обеда. Регине нечем было бы кормить для него цыплят. Здесь же раз в неделю, не реже, лакомился он цыпленком.

Недалеко от Ореховой долины члены кооператива косили люцерну и скирдовали ее на дворе усадьбы за коровником. Однажды их застиг за работой летний ливень. К счастью, они ожидали его, и Андриш Сентеш, у которого ревматизм заменял барометр, еще утром привез из деревни огромный брезент. Поэтому скирда не намокла.

На другой день сторож заявил председателю, что брезент ночью исчез.

Дани разразился проклятиями. Шутка сказать! Брезент купили у кривошеего Жибрика за три тысячи форинтов, правда, деньги еще не отдали. Первой мыслью Дани было сообщить о краже в полицию. «Да нет, не стоит, — тотчас подумал он, — это грозит большими неприятностями». К тому же он не знает, кто украл. А вдруг его родственник или дружок? В деревне немало людей, которых он не хотел бы видеть на скамье подсудимых. Не приведи бог довести дело до суда.

Мока, сидевшая за письменным столом, посмотрела на него и сказала:

— Надо заявить в полицию.

На усталом лице умудренного опытом старого Сентеша отразилось неодобрение. Дани подбодрил его:

— Ну, ну, говори, дядя Андриш.

— И в семье может случиться, что парнишка украдет с чердака мешок пшеницы или кусок сала да и продаст трактирщику. Где слыхано, чтобы отец бежал в полицию? А кооператив — это большая семья, верно ведь?

У Сентеша было трое сыновей, и все трое погибли: один на войне, другой от чахотки, третий от рака. Может быть, пережитое сделало его отзывчивым? Дани не раз размышлял, почему один человек на склоне лет становится злобным, жадным, а другой — мудрым, все понимающим, способным презирать жизненные мелочи. Старика Сентеша Дани уважал с самого детства, когда еще никого ни во что не ставил.