На полпути

Достигнув середины горы, Дани невольно сбавил скорость. В сумеречном свете октябрьского вечера внизу, как раскрытая ладонь, простиралась деревня. Несколько узких, извилистых улочек, точно пальцы, протянулись между холмами. Явиться в деревню с пустыми руками и с обидой в душе он не мог. Дани заглушил мотор, оставил мотоцикл на обочине дороги и по одной из борозд, пролегших среди виноградников, стал подниматься наверх, к своей давильне. Эту возвышенность, куда только с троекратного разбега сумела взобраться с равнины дорога, называли Крик-гора. В детстве Дани очень любил это место: оттуда в явные весенние вечера можно было насчитать шестнадцать церковных колоколен на Малой Альфёльдской равнине, а иногда вырисовывались очертания Карпат и Альп. Старики рассказывали, что когда-то на вершине горы возвышалась сторожевая башня, и, если приближался враг, жителей окрестных сел оповещали оттуда об опасности в огромный рог, — вот почему гора получила такое название. Даже теперь, когда там вскапывали землю, в ней находили камни и обломки железа, а как-то раз в том месте, где прежде, по-видимому, была крепостная тюрьма или колодец, произошел обвал. Восточный склон горы круто обрывался; с такой кручи увлек, наверно, за собой в бездну Титус Дугович[4] турка, который хотел водрузить бунчук на Нандорфехерварскую крепость. И в такую же глубокую пропасть — Дани видел ее однажды в Буде — в воды Дуная язычники сбросили епископа святого Геллерта.

Чем выше поднимался Дани, тем отчетливей вырисовывалась перед ним деревня. И правда, она напоминала руку, дома жались друг к дружке и к подножию холмов. Только усадьба госпожи Регины и новый скотный двор стояли одиноко, вдали от деревни, словно выставленные вперед часовые.

Дани с удовольствием выпил бы немного вина, но у него не было с собой ключа от давильни. Если бы он прошел дальше по тропке, то попал бы в погребок, где его, очевидно, угостили бы, но он знал, что вино все равно ему не поможет. Впрочем, разве что-нибудь поможет ему?

Он сел возле давильни на низкий растрескавшийся камень и, обхватив руками колени, устремил взгляд вниз, на деревню. «Поджечь бы ее, — вот единственное, о чем он способен был думать. — Эту деревню спасло бы только одно, если бы ее сожгли. Впрочем, все деревни спасло бы только это».

Чувство стыда и собственной беспомощности причиняло ему настоящую физическую боль, точно с него заживо содрали кожу и обсыпали его солью. «Поджечь бы деревню, все деревни». Ему припомнились вдруг стихи, которые он во время войны прочел в книге, взятой у учителя, и считал давно забытыми:

Всюду кровь и всюду тайны,
Всюду предки, гнет, легенды,
Камыши и лес печальный,
Всюду учат жизни деды…

Наступил тот час заката, когда солнце уже прячется за горизонтом, но его красноватые отблески, как обманчивая надежда, еще сверкают на небе. Дали застлала прозрачная дымка, краски нежно переливались, словно кто-то прошелся по пейзажу мокрой кистью, очертания церкви и домов резко выделялись на светлом фоне. «Поджечь бы эти дома».

Вдруг Дани услышал тихие приближающиеся шаги. Он хмуро посмотрел на тропу: у него не было ни малейшего желания делиться с кем-нибудь своей неудачей, а ни о чем другом он бы не смог говорить.

Среди виноградных лоз показалась Мока.

К ее резиновым сапогам и рукам присохли комки земли; на лбу красовалось пятно величиной с пятак, видно, она грязными руками поправляла волосы. После подъема на гору она тяжело дышала и тонкая кожа у нее на лице покраснела.

Дани чуть ли не враждебно глядел на нее.

— Ты не получил денег, — сказала девушка и, когда Дани молча отвел от нее взгляд, села рядом с ним на землю. После долгого молчания прозвучал наконец ее тихий голос, удивительно гармонировавший с закатом: — Мы под горой свеклу копали. Весь день я поджидала тебя. Потом услышала гул мотоцикла и увидела, что ты взбираешься наверх.

Они снова замолчали. Внизу сумерки грозили поглотить деревню. На узкие разбегающиеся в разные стороны улочки уже легли тени холмов, только главная площадь отчетливо вырисовывалась почти правильным кругом.

— Точно ведро с оборвавшейся цепью, забытое на дне колодца, — печально проговорил Дани. — Забытое давным-давно, во времена средневековья.