На поповских хлебах

Он оглядел старый храм, в котором был ещё ребенком. Вон — купель в углу. Должно быть, ещё та, в которой крестили его самого, и его родителей, и детей, и внуков. Если бы не внучка — не пришёл бы, не переступил этот порог. Мать водила в детстве. А чуть повзрослел, набрался большевистского ума — поклялся жизнь положить на борьбу с этим дурманом. И положил! Стал первым послевоенным председателем сельского совета, праздники антирелигиозные устраивал для молодёжи, рейды по хатам проводил — снимал иконы, выгонял в дни больших церковных служб на коммунистические субботники всех, кто мог двигаться. А если ухитрялись остаться дома и затем тайком пробирались в церковь — так тех встречал по дороге домой. «Что несёшь? Ах, яблочки? Спас, говоришь?» И летели те яблочки в грязные лужи, на радость гусям, под причитания баб и старух. «А за пазухой что? Кулич свячёный? На-кось, разговейся!» Да… Жизнь положил — вот и вышла почти вся. «Не отвержи мене во время старости…» А чего добился? Храм как стоял, так и стоит: фанатики религиозные на дали взорвать в двадцать девятом, держали оборону от уполномоченных. Сгинули все потом в тюрьмах да ссылках, а время ушло, и в войну церковь снова открыли. Попы нынче — и вовсе в почёте. Вон и по телевизору — правители нынешние на службах свечки держат. А бабы в лицо смеются: «Мы ж тебя, Степаныч, тогда научились дурить. Ты у нас за пазухами шарил, а мы просфорки да артос в волосах прятали!» Эх, бабы! Жену — и ту не углядел. Пока лежал хворый, отвела детей к попу и окрестила. Узнал — едва не убил. Поехал в райком, заявление написал: без моего ведома, мол, в нарушение социалистической законности, окрестили моих детей! Мне вскоре повышение вышло, забрали на работу в район, а попу тому запретили служить и нового прислали… А нынешний-то — гордый какой! — усмехнулся Никифор Степанович в сторону отца Даниила. — Вывел бы меня сейчас, да рапорт своему начальству послал — глядишь, и ему б повышение вышло. Сказывали — из городских он. А со своим милосердием ещё двадцать лет в деревне просидит.

За горькими своими думами не заметил Никифор Степанович, как венчание закончилось. Вот уже родственники подходят к молодым с поздравлениями. Эх, Людка, внучка! Просил же: не позорь деда! Денег давал на свадьбу в городском ресторане. Упёрлась: «Зачем мне свадьба в посту?» Написать, что ли, жалобу на этого смиренного выскочку? Ведь не положено венчать до регистрации. Да что сейчас жалобы? Попался бы он мне в то время — уж я бы не пожалел, вывел не то что из храма — из области!

Никифор Степанович повернулся и вышел на улицу. Шаркающей походкой побрёл прочь. И лишь отец Даниил проводил его скорбным взглядом. Господь милостив. Он принимает и работающих Ему с первых часов жизни, и пришедших к полудню; принимает с равной любовью и тех, кто спохватился к одиннадцатому часу вечера… Стрелки жизни раба Божия Никифора уже перешагнули и этот рубеж. Но ещё может свершиться чудо, и душа услышит зов Творца. Перекрестившись, батюшка произнёс пришедшую вдруг на память строку Псалтири:

— «Не отвержи мене во время старости…» Помяни, Господи, заблудшего раба Твоего Никифора и призови его.

Не бей поспешно

Зашла к соседке бабе Кате. А у неё — другая моя соседка, «пресвитер», как она сама себя называет, сектантской общины. Правда, на вопрос, кто они такие — баптисты, адвентисты или, может, молокане какие, — ответить не может. «Мы свободные — и всё!»

Сидят они с бабой Катей, на столе — раскрытая Библия. Баба Катя моему приходу обрадовалась:

— Растолкуй ты нам, что тут написано у апостола Павла: «Рук ни на кого не возлагай поспешно» (1 Тим. 5, 22).

— А сами вы как думаете? — спрашиваю.

— Она вот, — кивнула баба Катя на сектантку, — говорит: это значит, не бей никого поспешно.

— А подумавши — можно? — засмеялась я. — Вот в «Деяниях апостолов» вообще рассказывается: зашли Апостолы в селение, проповедовали там Евангелие, крестили уверовавших, а потом выбрали самых достойных, возложили на них руки и пошли дальше. Это что же выходит — они самых лучших в награду за усердие поколотили?