На пороге

Милиционер кивнул, как будто ждал этого утверждения.

– Извини, малец, но…

– Нет! – перебил его Саша крепнущим тоном. – Вы не понимаете! Моя мама не ездила ни на какую конференцию. Она ушла сегодня утром на работу.

Его собеседник поглядел на Сашу с озабоченным выражением:

– Тебе кажется, сынок. Она два дня была на конференции в столице округа… Что-то по компьютерам… Ты, главное, дыши, не накручивай себя…

– Где папа?!. – воскликнул Саша строго, борясь со слезами.

Милиционер посмотрел на него странным просящим взглядом, словно умоляя его помиловать.

– Почему вы пришли, а не он?! – забыв о том, что плакать мужчинам нельзя, Саша вытер влагу с лица рукавом.

– Там, когда «Икарус» «лёг», за ним ещё несколько машин – всмятку, – ответил усатый, глядя куда-то сквозь Сашу, – с ними и красные «Жигули» «копейка». Отец твой с работы возвращался, – заключил милиционер почти грубо, словно от тяжёлого мешка, избавляясь от неприятной обязанности.

– У папы нет машины… – вновь замотал головой Саша. – Он только собирался её купить в следующем году… Это всё неправда! Вы сумасшедший! – Он вложил столько бессознательного усилия в этот крик, что горло отозвалось саднящей болью. – Сумасшедший!..

Стены закрутились. С потолка прямо Саше в глаза упала огромная капля темноты. Последнее, что он успел увидеть, был милиционер, безнадёжно качавший головой.

Потом были какие-то люди. Какие-то женщины, говорившие, что ему нужно будет пожить в другом месте. Место напомнило Саше западню или тюрьму, какой он себе её представлял. Там были решётки на окнах на первом этаже. Узкие, режущие электрическим светом глаза, коридоры, окрашенные в тяжёлый грязно-зелёный цвет, и куча других детей – с недоверчивыми, быстрыми и злыми глазами. Эти дети зажали его в углу, на несколько секунд заслонив его собой от взгляда женщин, и с бесцеремонной ловкостью вытянули всё содержимое из его карманов, присвоив заодно также его пояс и даже вязаный жилет. Саша не сопротивлялся. Он всё ещё не воспринимал происходящее как нечто реальное. Это был какой-то чужой спектакль, в котором ему дали совершенно неподходящую для него роль и потом заставили смотреть на разыгрывающееся действие со стороны. Он не участвовал в нём. Только наблюдал.

Он всё же попробовал спросить у этих чужих, грубо отштампованных женщин, когда ему можно будет отправиться домой, к родителям. Ответом было только унылое фальшивое участие на лицах – настолько механическое, будто оно включалось переводом переключателя в соответствующее положение. Саша отошёл от них, недоумевая, когда всё это кончится, и тут в настенном, покрытом сыпью из чёрных точек и пятен, зеркале он увидел себя. Вернее, он увидел там мальчишку, который в точности повторял его движения. У мальчишки были знакомые глаза, похожие на его собственные черты, такое же испуганное выражение лица, но это был кто-то другой. Саша закрыл глаза руками и закричал.

Затем были лихорадочная нескончаемая тревога, непонимание, отчаяние, повторные просьбы отвести его к родителям, направление к психиатру – шаблонной советской бездарности. Заумный диагноз, таблетки насильно, попытка сбежать, изолятор, нервная детонация – яростная всепоглощающая непрекращающаяся истерика, больница, ремни и уколы. В какой-то момент он перестал думать, чувствовать, вообще жить. Он только существовал как предмет наравне с грязно-белым безэмоциональным потолком и железной уткой на полу.

Однажды он открыл глаза, и его стёртое приглушённое сознание вдруг восприняло чьё-то лицо. В отличие от бесформенных бесчувственных физиономий персонала, оно воспринималось именно как лицо. Лицо было незнакомым, но его дружелюбное выражение заставило то, что было когда-то Сашей, обратить на себя внимание, присмотреться. Сознание сделало невероятное усилие и нащупало какую-то неясную связь, какую-то скрытую ассоциацию – словно форму предмета, обёрнутого в толстое покрывало.

– Привет, Саша… – тихо позвал голос, принадлежавший незнакомому лицу.

Голос и произнесённое имя заставили приложить ещё больше усилий. «Саша» – это он?

– Он никого не узнаёт, – раздался ленивый голос врача откуда-то «из-за кадра», – но сейчас уже хотя бы в истерике не бьётся каждый день. Выдаёт пару слов иногда, хоть и без смысла, – в голосе появилось самодовольство. – Выйти отсюда он вряд ли выйдет, но к «тихим» перевести его через годик можно будет.

– Пойдём, Костя, – сказал чей-то озабоченный женский голос. – Видишь, Саше ещё совсем плохо. Ему нужно отдохнуть.

«Костя» – голова взорвалась, Саша вдруг начал вспоминать себя и прошлое. Скомканные жёванные обрывки событий выскакивали из пустоты, проносились перед внутренним взором и рассыпались тут же, разбитые вдребезги следующими. Это было мучительно, он застонал.

В глазах плохо знакомого Кости собралась влага.

– Пока, Саша… – попытался сказать он, но волнение пережало ему горло, и Саша скорее прочитал фразу по губам, чем услышал.