На пороге Галактики

— Которому теперь ничего не стоит — скомкать легенду о себе же как половую тряпку и с матерной бранью швырнуть тебе в лицо: подавись тем, во что верил… — у Мерционова вырвался такой яростный вздох, что Кламонтов понял: нет, реакции избежать не удалось. — Но зато уже есть другие особые братства со своим исключительным правом на толкование смысла истории: «афганцы», раскулаченные, политэмигранты. И виновата перед ними — вся страна, не меньше. Их же, этих «афганцев» — трясёт от злобы даже на тех, кто ещё в школу не ходил, когда началась та война! И тоже не так просто говорю — чувствую на себе… А заехать, извините, в морду чиновнику военкомата, который действительно туда спровадил — их уже не хватает. Офицерские погоны — видите ли, святое, на «гражданских» злобствовать проще… И в любом случае просто человек — никто, его проблемы и переживания — игрушечные, что-то знают о жизни и имеют право поучать других только они — участники определённых, официально признанных исторических событий и трагедий. И даже если они все вместе взятые взорвали своим криком общество, поссорили народы, развалили страну — им никто не вправе возразить. Как будто мы вообще — меньше люди, чем они, в нас самого человеческого достоинства меньше, мы только годимся на роль пожизненно несостоятельных должников… И — даже не сограждане, не те, чьё право и долг — достойно принять от них же, старших, великую страну… Хотя… тоже вопрос: какой, собственно, страны они теперь патриоты — со своим ожиданием повышенных ветеранских пенсий уже от властей суверенных республик? И что за защитники страны, с тупым фатализмом взиравшие на её развал, что за святые, по частям распродающие в ад недостроенный рай, что за старшие, способные так нагадить тем, кто им так верил? Мы, что ли — какие-то их враги, обидчики, мы, что ли, эта самая «система», ради свержения которой дозволено всё — и наплевать, что, кроме «системы» есть ещё страна, народ, поколение?

— И тоже — что правда, то правда, — согласился Тубанов. — Действительно, лет до 13-ти только от них и слышали: мы, мол, недоедали, недосыпали, зато уж вы после нас придёте на всё готовое… Ну и позвольте спросить — где же это готовое теперь, когда так бы нам пригодилось к вступлению в самостоятельную жизнь? Хотя вообще и есть же — не здесь, а на Западе. Там, для той молодёжи… А здесь — рыдания самих старших: это им кто-то не так всё устроил. И даже неудобно напоминать: так вы же вроде бы — священные благодетели. И мы так старались быть достойными вас — тех, прежних, которых знали раньше. Которые дали нам всё, которые так презирали западное изобилие, а заодно — и всякую нашу слабость…

— Ну точно: мы им дали всё — а они, неблагодарные… — Мерционов не мог успокоиться. — Не так одеваются, слушают не ту музыку… Им же наплевать, во что ты веришь, главное — выглядишь не так, как они в своём детстве! Как будто, если мы в чём-то и продолжение их — то неполноценное, ущербное, а они все вместе взятые — этакий коллективный гуру, устанавливающий пределы возможных самостоятельных поисков, проявления воли, индивидуальности… И нас не надо подготовить к реальной жизни — с нас довольно верить, будто они дали нам всё, что нужно. А даже если слишком очевидно не так — «с жиру беситесь, мы и этим были довольны». Или наоборот: «Мы в своём детстве и этого не имели». И только потому, мол, такие хорошие и чистые — а ты чуть ли не украл что-то от их голодного и холодного военного детства, да ещё тебе мало. Хотя речь — не о роскоши, а о том, без чего ты перед западным сверстником — как первобытный дикарь! И всё равно — злобно-ублюдочная «мораль»: почему тебе мало тот, чего хватало школьнику 40-х годов? Но зато никому ничего не мало и не много — когда ты с твоим здоровьем каждую осень на колхозном поле бесплатно делаешь за взрослых их работу! Хотя казалось бы, что за необходимость: не война же, они — не на фронте… Но тоже, скажи что не так — и сразу в ответ: «Ты ещё ничего в этой жизни не заработал»! Взрослый дармоед заработал, он — полезный член общества, а ты — нет. И тоже — как какой-то приговор, как клеймо. Даже в книги, фильмы вошло — как мифологическая формула, которой праведник ставят на место зарвавшегося грешника… Так что — вот вам вообще и мифы со своими святыми и своими нечестивыми. Кому — смолоду ходить в святых, а кому — быть игрушкой их мифотворчества и метания от одних идеалов к другим… А потом поколение, пережившее трагедию, все стараются понять, его опыт и мировоззрение становятся легендой — а кто поймёт поколение, которое с ранних лет походя унижают тем, чего оно не пережило? Тем более — когда сами старшие вдруг начинают по-всякому играть на той же трагедии…