На пороге Галактики

— И то они — ветераны, которым лишнего слова не скажи про ту же «систему», — добавил Тубанов, — а то готовы с остервенением вырвать из тебя собственные сталинистские комплексы, о которых ты понятия не имел. И после каждого сенсационного документального фильма — разговор родителей с соседями на кухне до 2-х ночи. Будто действительно — только что открыли для себя собственное прошлое. И где уж вспомнить — что не все же на пенсии, наутро кому-то надо и в школу…

— Да, но пока одни кричат, какие они пострадавшие, лично ничего на этом не теряя, — продолжал Мерционов, — другим из-за этого — срочно заново определяться с национальностью, гражданством, добираться на свой страх и риск до новых российских границ, причём бывает — и нищими, ограбленными на самочинно возникших таможнях… И хочется спросить тех же старших: ну какая «административно-командная система», о чём вы? Вы же — чуть не Мировое Зло одолели! Выиграли не какую-нибудь, а именно последнюю войну! Как нам постоянно повторяли, когда уже шла новая, афганская! И ещё говорили, вам за это потомки во все времена будут завидовать! А теперь получается — вы сами покорно пошли уже в лагеря своей, сталинской диктатуры? То есть: вы, победившие тоталитаризм — сами рабы и жертвы тоталитаризма? Что почему-то поняли только сейчас… А раньше нельзя было хоть как-то самим для себя определиться: вы — герои, или вы — мученики, вы — защита и опора священной «системы», давшей всё всем, или жертвы неправедной, нечестивой «системы», недодавшей что-то лично вам? — прежде чем будоражить умы молодёжи и играть её верой! А то просто стыдно получается: одни и те же люди — и то они, несмотря ни на какой дефицит и очереди, величайшие в истории подвижники, установившие единственно правильный строй, чего не ценит молодёжь, живущая на всём готовом, а то — вдруг поднимают крик, что они бедные и несчастные, что их обидели, что они пострадали, где-то кто-то тайком делил какой-то дефицит, а им не давал — и в общем, теперь всем надо покаяться, даже если кто-то не знает, в чём лично его вина, и вообще всякий, кто посмел не знать их лишений и тягот — сволочь и чей-то прислужник, а кто не видел, что всё плохо — дурак… Хотя — как я мог видеть, что всё плохо, если всё плохо не было, а вины своей не знал — в том, о чём ни разу не слышал от родителей и от учителей, в школе, и даже же представлял, что такое могло быть? И вообще, разве для нас социализм — то, о чём они сейчас надрываются? Разве мы знали его таким, или таким хотели видеть? И в конце концов — это, что, проблемы нашего поколения? На нашей совести — депортации, раскулачивания, разгром генетики, ввод танков в Прагу? А нет — что за покаяние такое: при действительно виновных — остались их ордена и льготы, но зато у нас всё идёт кувырком — потому что вам посреди мира, стабильности, успешно начинавшейся перестройки вдруг приспичило восстановить справедливость к уходящему и ушедшему? И уже, видимо, изревелись, извизжались вволю, нужду, так сказать, справили — и как, полегчало? Снова нет того «безнравственно» благополучного детства, которое вас так раздражало, снова дети — беженцы, беспризорники, нищие, работающие по найму, запутавшиеся в сектах — и как, этого хотели? Такой справедливости? А провести какие-то реформы, не поломав ничью судьбу, не наплевав, не нагадив никому в душу — было никак нельзя?

— Ну, это ещё конкретно у твоих родителей такие знакомые, — ответил Тубанов. — Это же ты с ними имел дело. Хотя разве они одни такие…