На пороге новой мировоззренческой парадигмы

Условие сводится к необходимости принципиально нового подхода к изучению смысловой организации языка человеческого общения. Дело в том, что явление, принимаемое обычно за собственно-человеческий язык, в действительности скрыто содержит в себе два совершенно разных типа языков: язык первичных знаковых систем и язык вторичных знаковых систем. Причём слова «первичные» и «вторичные» вовсе не означают, что вторичные системы произошли от первичных. Эти слова здесь чисто условные, никаким эмпирическим материалом не оправданные и потому устаревшие. Они были предложены представителями московско-тартуской семиотической школы с целью избежания частого употребления термина «семиотика», вызывавшего неприятие со стороны официальной идеологии [11, с. 65, ссылка 38]. По сути же эти слова нужно понимать так, что вторичные знаковые системы принципиально отличны от первичных знаковых систем.

Чем они отличны друг от друга?

А вот чем. Если я попрошу собеседника: «Дай мне эту книгу (чашку, сумку, шляпу и т. д.)», – он её даст, если захочет. Но если я его попрошу: дай мне добро (зло), или дай мне истину (ложь), или дай мне социализм (капитализм, фашизм, демократию) – что он мне даст, если даже и захочет? Ничего, потому что за всеми этими словами скрывается не конкретная предметика, а отсылка к другим словам (понятиям).

Эта-то отсылка и является поводом для различения в естественном языке двух его составляющих. Язык первичных знаковых систем, который правильнее называть практическим или предметным языком – это механическая сумма разрозненных, не связанных друг с другом, знаков. Язык же вторичных знаковых систем, который правильнее называть символическим языком – это взаимосвязанная система символов (полисемантических понятий).

Чтобы лучше понять природу взаимосвязей внутри символического языка, представим себе, что мы хотим узнать смысл некоего понятия. Для этого мы берём в руки толковый словарь и находим соответствующую словарную статью, разъясняющую смысл понятия. Но словарная статья тоже состоит из понятий, к каждому из которых тоже можно подобрать соответствующую словарную статью. А новые словарные статьи тоже содержат в себе понятия, раскрываемые через новые словарные статьи и т. д. И если продолжать данный процесс достаточно долго, то всё окончится исчерпанием словарного запаса языка. То есть окажется, что язык понятий замкнут сам на себя, – чем, собственно, и объясняется ситуация «круга».

Замкнутый сам на себя символический язык описывается посредством уже не алфавитных, а семантических словарей – тезаурусов (от греческого – сокровище, клад, запас). Тезаурусы описывают смысловую структуру символического языка, или отдельные тематические разделы этой структуры, путём соотнесения одних понятий с другими, а также с их группами, и выстраивания на этой основе иерархии уровней соотнесения. А поскольку символический язык представлен в культуре не только своими вербальными, но также поведенческими и «вещными» аспектами, совокупностью которых специфика культуры и определяется, то уместно говорить о «тезаурусном лице культуры» [7, с. 125–144].

Практическое распространение получили тематически ограниченные, так наз. локальные тезаурусы (в языках программирования, в библиотечном каталогизировании и т. д.) Что касается общеязыкового тезауруса, то его построить так и не удалось – смысловая структура естественных языков оказалась слишком сложной. А сложной она оказалась не только из-за полисемантичности понятий, но и из-за исторической изменчивости языковой семантики, присущей лишь символическому языку [7, с. 145–163].

* * *

Разностью смысловых структур двух типов языков обеспечивается разность их функций. Это блестяще доказали эксперименты, проведённые во второй половине прошлого века в США на обезьянах шимпанзе. Эксперименты, описанию которых посвящена книга Юджина Линдена «Обезьяны, человек и язык» (М., 1981), заключались в том, что молодых обезьян из породы шимпанзе обучали разговору на человеческом языке.

У обезьян, как известно, гортань устроена таким образом, что они не могут издавать звуки, аналогичные звукам человеческого языка. Но их, как оказалось, можно научить языку, построенному на обмене элементарными знаками (предметными или жестовыми, подобными языку глухонемых). За годы обучения такие обезьяны осваивали до нескольких сотен «слов», которые умели использовать в различных разговорных ситуациях и по отдельности, и в сочетании друг с другом.