На пороге новой мировоззренческой парадигмы

Естественно, наблюдатели вообразили, что эксперимент «знаменует собой проникновение дарвиновских воззрений на территорию наук о поведении, всегда бывших владениями Платона» [16, с. 199]. Правда, в эйфории от такого «проникновения» не сразу было замечено, на какие темы разговаривает обезьяна. Она, как оказалось, может сказать «дай мне попить», «почеши мне спину» и даже обозвать не нравящегося ей человека «грязным». Но ни одна обезьяна в процессе обучения так и не смогла достичь уровня, начиная с которого с ней можно было бы поговорить, например, о философии, о политике, о литературе или искусстве. И дело здесь вовсе не в том, что существует «потолок» в количестве запоминаемых обезьяной слов; существование такого «потолка» никто ещё не доказал. Дело в качестве слов, а точнее – в различии между словами, обозначающими конкретные предметы, и словами, обозначающими неоднозначные понятия.

Вывод, следующий отсюда, заключается в том, что между предметным и символическим языками лежит непереходимая грань. А то, что человек способен одновременно говорить на обоих языках, произвольно комбинируя их в своих лексических конструкциях, вовсе не означает, что символический язык произошёл от предметного. Это означает лишь, что внутренний мир личности образует собою нечто вроде «троянского коня» с находящейся внутри «говорящей обезьяной», готовой в любой момент сломать хрупкую оболочку символического языка и потоптаться на её обломках.

Чтобы активизировать в человеке «говорящую обезьяну», достаточно запустить в работу технологии упрощения понятийного аппарата культуры – технологии сведения её информационной составляющей к одному лишь предметному языку. Именно на таких технологиях держатся и социальная демагогия, и отупляющая реклама, и политические приёмы оргвойны (заведомо разрушительные «реформы», сомнительные законопроекты, безответственные публикации в прессе, манипулятивные технологии и т. д.). А мы лишь удивляемся: почему так легко происходит раскультуривание людей?

Да потому и происходит, что считающийся «собственно человеческим» язык на самом деле содержит в себе два языка: тот, который доступен и высшим животным, и тот, который приобщает нас к неразгаданной пока ещё тайне происхождения культуры. Оба языка необходимы: первый помогает нам удовлетворять потребности своей животной природы, а второй - осознавать своё отличие от «говорящей обезьяны». Но поскольку инструментом воспитания собственно человека является лишь второй язык, то достаточно начать постепенно вытеснять его из повседневного обихода (средствами и методами проводимой сегодня культурно-образовательной политики), чтобы первый тут же обернулся «троянским вирусом» культуры – средством превращения людей в «говорящих обезьян».

* * *

Как противостоять этому вирусу в обществе, на 90 % живущем в мире предметного языка, то есть в мире тех же, что и у животных, забот о выживании?

Ничего другого, кроме проповеди нравственных ценностей, человечество пока что не придумало. Проблема, однако, в том, что далеко не ясно: как обеспечить реальную эффективность этой проповеди? Ведь все мы, прямо или косвенно, страдаем от явного повышения в обществе градуса асоциальности, безответственности и откровенной бессовестности. И все мы ищем способы как-то понизить этот «градус»: в СССР – с помощью «Морального кодекса строителя коммунизма», а сегодня – стараниями церкви. Но в обоих случаях результат – если не выдавать желаемое за действительность – весьма скромный.

Почему?

Потому, что нравственность – вопреки тому, что думают и говорят о ней профессиональные моралисты – не самодостаточная идеологическая сущность, которую можно вставить в общественное сознание как компакт-диск в компьютер, а производное от мировоззрения, несущего в самом себе ответ на вопрос: «Почему я должен считаться не только со своими, но и с чужими интересами, то есть быть личностно- и социально-нравственным?» А такого мировоззрения сегодня нет ни у церкви, чья средневековая (а по факту древняя языческая) картина мира с её «раем» и «адом» давно утратила свою убеждающую силу, ни, тем более, у светского, глубоко материалистического по духу, сообщества [8, эл. ресурс].

Но где же тогда взять искомое мировоззрение?