На пороге великих тайн

Спали мы плохо. Галка ворочалась, часто вскакивала и светила вокруг карманным фонариком. Лариса, кажется, вообще не уснула в эту ночь. Сквозь сон я слышал, как она шелестела страницами книги. Только из палатки рабочих доносился разноголосый храп.

Когда я проснулся и вылез из палатки, девушки, Женька, повар дед Ермолай и погонщик ишаков Назир сидели на корточках у костра. Сблизив головы, они внимательно рассматривали что-то лежащее на земле.

Я подошел к ним. Женька осторожно переворачивал прутиком больших полураздавленных фаланг.

— Две Женька под своим спальным мешком нашел, — сказала Галя, — а третью дед Ермолай поймал…

— В волосья, поганая, попала, — окая, пояснил дед Ермолай, — а в бороде, значит, запуталась. — Он сплюнул и пригладил морщинистой ладонью пеговатую, клочкастую бороденку.

— Больше не видно? — поинтересовался я.

— Вроде не видать, — не очень уверенно пробормотал Ермолай.

— Пока не видать, — насмешливо поправил Женька. — А вообще их тут столько — солить можно.

Галя зябко передернула плечами. Взглянув на меня, жалобно спросила:

— Переходить будем?

— Нет, — возможно решительнее сказал я, — переходить некуда. Выше нет места для лагеря, а ниже — рудник. Большую часть этой Мерзости мы, вероятно, уже уничтожили. С остальными Ермолай Иванович днем разделается. К вечеру ни одной не останется…

Я оказался плохим пророком. Вечером, когда мы возвратились из маршрута, на огонь костра снова побежали фаланги. Мы принялись бить их чем попало. Женька — балдой, Лариса — геологическим молотком, я — длинной линейкой.

Одна Галка не принимала участия в охоте. Она забралась с ногами на кошму и широко раскрытыми глазами молча следила, как мы гоняемся за огромными бурыми пауками.

Вечер был окончательно испорчен после того, как Женька нашел фалангу в борще…

Дед Ермолай вытаращил глаза и замер с поднесенной ко рту деревянной ложкой, когда Женька осторожно вытянул из своей миски вареного паука и принялся рассматривать его.

— Б-бурачок, ась? — заикаясь, спросил дед, проливая борщ на ватные штаны.

— Он самый, — процедил Женька. — Только плохо проварился. Ноги жестковаты.

Галина резким движением отодвинула миску и вскочила с кошмы, служившей нам походной столовой.

Спать в палатке девушки снова отказались. Походные кровати были вытащены на открытое место возле самой реки.

— Здесь по крайней мере знаешь, что сверху ничего не упадет, — говорила Галка, подставляя под ножки кровати консервные банки с водой.

Подойдя к своей палатке, я заметил еще одного паука. Я поспешно наступил на него ногой, обутой в горный ботинок с шипами, и ожесточенно растер. Однако фаланга куда-то исчезла. Ее не оказалось ни на камнях, ни между шипами ботинка. Пока я, прыгая на одной ноге, рассматривал подошву, сзади подошла Лариса.

— Владимир Александрович, — начала она и вдруг испуганно закричала: — Ой, скорее, ой, что у вас на шее!

В этот момент я почувствовал, как что-то мохнатое цепляется мне за ухо и за щеку.

Еще не успев испугаться, я инстинктивно ударил себя ладонью по уху, и на землю шлепнулась здоровенная фаланга, очевидно, та самая, которую я безуспешно пытался раздавить.

Это было уже чересчур… Я тоже перебрался ночевать под открытое небо. В палатке остались только Женька и дед Ермолай. Засыпая, я слышал, как они спорили, считая убитых фаланг.

— Больше сотни наберется, — говорил Женька.

— Откудова? — зевая, возражал Ермолай. — Чуток поменьше.

— Шестьдесят насчитали, — настаивал Женька. — Сегодня вечером не меньше тридцати, да еще те, которых ты потихоньку из повидла вытащил. Думаешь, я не видел?

Ночью меня разбудили громкие голоса и суета в лагере.

Несмотря на все меры предосторожности, Ларису укусила фаланга.

Закусив губы от боли, девушка судорожно сжимала побелевшими пальцами укушенную ногу. Нога быстро, на глазах, опухала. Галя, всхлипывая, металась босиком в темноте между палатками, отыскивая запропастившуюся куда-то аптечку. Женька, страшно вытаращив глаза, вытряхнул из спального мешка Ларисы в огонь костра большую полураздавленную фалангу. Преступница вспыхнула и превратилась в клочок серого пепла.

До рассвета никто не сомкнул глаз. Лекарства походной аптечки не принесли Ларисе облегчения.

Женька предложил в виде противоядия кружку спирта. Но девушка, сделав маленький глоток, чуть не задохнулась и наотрез отказалась от такого лечения.

К утру нога сильно распухла. Лариса тихонько жаловалась, что горит как в огне. Временами она начинала бредить. Галка, растрепанная, с лихорадочно блестящими глазами, меняла компрессы, уже не обращая внимания на фаланг, пробегавших возле кошмы, на которой мы уложили Ларису.

Начало рассветать, и я послал Женьку за врачом на рудник.

Первые солнечные лучи уже позолотили снега в верховьях Ходжа-Келяна, когда Женька возвратился в лагерь.

— Врач уехал на несколько дней, — объявил он, слезая с лошади. — Есть медицинская сестра. Ночью ее вызвали к больному. Как освободится, сразу придет…

Мы в молчании заканчивали завтрак, когда из-за кустов появилась странная фигура.