На поверхности

— Нет, — покачала я головой. — Я живу недалеко от Бостона.

Это заставило ее приподнять бровь.

— Интересно.

— Почему?

— Легги сказала, что никогда не навещала ее, но переехала, чтобы быть ближе.

— Ближе к ней? — повторил я. — Ближе к кому?

— Ну как же, к твоей матери, дитя. К кому же еще? Во всяком случае, она была там в последний раз, когда я о ней слышала.

Моя рука, держащая вилку, остановилась, не донеся кусок до рта, и упала на колени.

— Мама похоронена под Бостоном? Почему я этого не знала?

— Нет, дитя. — Лавиния покачала головой. — Твоя мама сидит там в тюрьме. Она не умерла. По крайней мере, насколько мне известно.

Мой рот беззвучно шевелился в течение несколько секунд, но я не знала, что пыталась сказать.

Боже, я даже не знала, о чем думать, не говоря уже о попытках общения.

— Она не сказала тебе?

Я тупо уставился на собеседницу.

— Нет. Она этого не сделала.

— Вот дерьмо! — скривилась Лавиния.

— Дерьмо? — Мои глаза вспыхнули.

— Да, дерьмо. Легги не сказала тебе об этом по какой-то причине, а я не сумела удержать свой рот на замке.

— Она должна была сказать мне. Я имела право знать! Я пришла сюда, задаваясь вопросом, слаба ли я так же, как мам, желая знать, смогу ли я…

— Сможешь ли что? — подтолкнула она, нахмурившись, когда я замолчала. — Что на самом деле тебе сказала Легги.

— Что мама покончила с собой, потому что папа погиб в результате несчастного случая.

Лавиния, фыркнув, протянула ко мне руку. Ее крючковатые пальцы схватили мои, и она переплела наши пальцы вместе.

— Дитя, я не буду притворяться, будто понимаю, почему твоя бабушка сделала то, что сделала. Я не понимала ее решения так далеко уехать. Соседний город вполне подошел бы, чтобы пережить сплетни, но она была настойчивой. Она хотела смены обстановки для вас обеих. По какой-то причине она решила, что тебе лучше не знать правды, но вот ты здесь, и когда я узнала свой диагноз, дитя, я дала себе обещание.

— Какое? — шепотом спросила я, гадая, какое отношение одно имеет к другому.

— Все эти годы я была хорошей девочкой. Даже после того, как потеряла свою лучшую подругу, я сделала то, что мне сказал муж. Я вырастила своих детей, делая это правильно для них, делая правильно для своего народа и общества, и что я получила? Что-то стало разъедать меня изнутри, словно я уже была в земле. Когда врач сказал мне диагноз, я подумала про себя…

— Врач? Вы ходили к врачу? — Наш народ с подозрением относился к медсестрам и докторам. Вот почему, когда я была ребенком, посещение врача бабушкой было таким большим делом. Это было глубже, чем фобия. Это было культурное отвращение к профессии врача.

Лавиния скорчила гримасу.

— Я не хотела, но боль была очень сильной. Возможно, если бы мы не так боялись врачей, со мной все было бы хорошо. Но на тот момент уже было слишком поздно. К тому времени, когда я пришла к нему, дела зашли слишком далеко, и, честно говоря, дитя, у меня все равно нет денег на необходимое лечение. По закону Обамы у нас есть право на страховку, но ее стоимость непомерно высока для таких, как мы…(Прим. перев.: «Закон о защите пациентов и доступном здравоохранении» или Obamacare — федеральный закон США, подписанный президентом Обамой в 2010 году. Главным элементом реформы является введение обязанности граждан США приобретать медицинскую страховку. Также существует административная ответственность в отношении лиц, отказывающихся приобретать полис в виде наложения штрафов в размере 95 долларов или 1 % от дохода).

— Но существует же благотворительность.

Лавиния фыркнула.

— Благотворительность начинается с собственного дома.

С этим доводом не поспоришь, поэтому в надежде вернуть ее к теме беседы— моя мать не была мертва. Какого хрена? — я спросила:

— Какое обещание вы себе дали, Лавиния?

— Все эти годы вещи пожирали меня, как эта дурацкая болезнь. Я так много раз прикусывала свой язык, что было чудом, как я его не откусила. Я молчала каждый раз, когда мой муж ходил к этой шлюхе Кейтлин Беллами, и они определенно не разгадывали вместе кроссворды, дитя. — Она поджала губы. — Я молчала, когда узнала, что муж Аллегрии бьет ее… — Тяжелый выдох вырвался у нее, а затем она начала кашлять. Из ниоткуда появился носовой платок, который через несколько секунд был залит кровью. Не обращая на это внимания, она промокнула уголки рта и прохрипела: — Я была хорошей женщиной. Хорошей романичал. Но в смерти есть свобода, дитя, помнишь, я тебе говорила это? — Когда я кивнула, она опустила подбородок, и в чертах ее лица появилась решимость, которая меня насторожила. — Я пообещала себе, что с этого момента буду говорить все, что захочу. Обидно ли это будет людям, раскрывает ли это секреты, я сказала себе: «Хватит. Довольно молчать».