На поверхности

Но, что бы я ни думала, мама не была с этим согласна, продолжая раскачиваться и пробормотав «Слава Богу» еще как минимум три раза.

Я хотела протянуть руку, прикоснуться к ней, обнять ее, привлечь ее внимание, но не стала этого делать, а просто смотрела на нее, ожидая, пока она справится с тем, что так сильно на нее подействовало.

Мой взгляд упал на старомодные часы, висящие над дверью, через которую я прошла, и увидела, что до конца нашего свидания осталось всего девяносто минут. Знаю, что это могло показаться долгим сроком, но мне нужно было наверстать восемнадцать лет.

Более того, мне пришлось смириться с тем, кем я была.

Кем она помогла мне стать.

— Никодимус был моим единственным, — пробормотала мама, заставив меня вздрогнуть, потому что она начала говорить неожиданно, ее лицо все еще было закрыто руками. — Твоя бабушка сказала, что мне не следует быть с ним, и я знала это, но я так любила его, Теодозия. Я была уверена, что для нас не закончится все плохо.

Закончится плохо?

Внезапно она схватила меня за руку.

— Ты никогда не должна быть с ним, — прорычала она.

Я вздрогнула, но не от ее прикосновения, которое ошеломило меня, не от ее слов, а от «Никаких прикосновений!», которое рявкнул нам охранник через комнату.

Она немедленно убрала руку, не удостоив охранника взглядом, а просто посмотрела мне прямо в глаза.

— Тебе нельзя быть с ним, Теодозия.

— П-почему?

Ее неоспоримость наполнила меня ужасом.

— Потому что вам не суждено быть вместе. Дар — знать, кто твоя вторая половинка, проклятие — никогда не быть с ним. Если ты с ним… дела идут плохо.

— Какие дела? — прошептала я, чувствуя, как во мне зарождается ужас.

— П-просто вещи. Никодимус был хорошим парнем. Он любил меня, и он любил тебя, но когда ты родилась, это было началом конца. Я поняла это и была благодарна за то, что мы так много переезжали, потому что это означало, что твоей бабушки не было рядом, чтобы сказать мне: «Я же тебе говорила».

— Это я была виновата? — Слезы навернулись мне на глаза.

— Нет, конечно, нет. Это была не ты. Это было проклятие, — быстро сказала мама.

— Проклятие, — повторила я безжизненным тоном.

— Да. Ты можешь мне не верить… — сказала она, поджав губы.

Но разве это не так?

Посмотрите, что произошло после того, как я встретила Адама?

Я плыла по течению, живя своей жизнью, не особенно счастливой или несчастной, просто проживая дни, используя бассейн как механизм выживания.

Затем он вошел в мою жизнь, распахнул двери настежь, и внезапно я в этом бассейне едва не утонула.

Каин оказался в тюрьме.

Из-за меня.

Большинство учеников в школе ненавидело меня, потому что думало, что это покушение на убийство было всего лишь неудачной шуткой, а у меня была слишком большая палка в заднице, чтобы признать это таковым. Потому что, конечно же, у меня была возможность контролировать, считает ли министерство юстиции что-то преступлением или нет

Но — и это было огромным «но» — можно ли считать проклятием, после жизни в бедности, где не питала особой надежды на будущее, за исключением обучения в местном колледже, которое я не могла себе позволить, внезапно оказаться в совершенно другом мире?

Я говорю не о богатстве и даже не о бесплатном поступлении в Стэнфорд.

Я говорю об Олимпийских играх.

Я знала, что смогу попасть в сборную. Как и тренер.

На моих соревнованиях уже присутствовали наблюдатели. Я знала, что интерес ко мне был большим.

Если бы Олимпийские игры состоялись в тот год, когда я только начинала делать себе имя на этом поприще, не сомневаюсь, что уже была бы в команде США. Как бы то ни было, Токио был конечной целью, и в глубине души я знала, что способна достичь этих головокружительных высот.

Более того, я знала, что способна завоевать золото.

Размышляя над всем этим, я потерла рот рукой.

— Многие избитые женщины защищают своих мужей, — сказала я.

— Они не защищают их после того, как убили, — фыркнула мама. — Я знала, что должна была это сделать. Как только он избил тебя, — она покачала головой. — Я поняла, что пути назад нет. Я приговорила его, как только приняла его в свое сердце и позволила себе любить его. Это была моя вина.

Было ясно, что мама верила в то, что говорила. В ее глазах даже стояли слезы, и это поразило меня, потому что я знала, что эти слезы были не о ней или обо мне, а о нем.

Ее обидчике.

Это было неправильно. Так неправильно, что я не знала, с чего начать.

Но она верила в это.

Я могла понять, что она имела в виду в отношении дара и проклятия, и это беспокоило меня еще больше.

— Несколько лет назад я пытался кое-кого исцелить.

После я повторила это с девушкой в школе, но результат для меня не был так ужасен. Не так, как с Луизой.

— Ты пыталась исцелить? — спросила мама, удивленно приподняв брови, а затем нахмурилась. — Все закончилось плохо?

— Да.

— Не удивлена, если честно. Мама говорила, что ее первое исцеление было самым худшим. Она «перегорела» на пять лет, но ей удалось вернуть свои силы только тогда, когда…

— Когда что?

— Когда она встретила своего единственного.