На пределе жизни

Дыхание осени ощущалось и в настроении людей. Со дня нашей высадки на острове и до середины августа, хорошо ли, плохо ли, но солнце светило круглые сутки и надобность в освещении палаток отпадала. Теперь же, особенно по ночам, заметно смеркалось, и в наших палатках становилось темнее и темнее.

Вопрос о том, заходит ли солнце за горизонт, или только прячется за горы, окружающие лагерь, возникал у нас во второй половине августа неоднократно. Ответы на него давались предположительные и разноречивые, хотя для его разрешения требовалось только выждать ясную погоду и подняться в середине ночи на одну из гор.

18 августа поздно вечером мы с Даней, проходя по плато полуострова Эммелины, специально задержались, чтобы взглянуть на заход светила. В полночь солнце приблизилось к горизонту, коснулось его своим нижним краем, покраснело, вытянулось, стало похоже на малинового цвета огурец, и тут же начало подниматься, выпрямляться и бледнеть.

В двадцатых числах августа ночи в палатках стали такими длинными и темными, что пришлось подумать об искусственном освещении. Эта проблема разрешилась просто. Запас керосина имелся в достатке, а взамен фонарей, оставленных в Темпе, Дима соорудил из консервных банок и пустых бутылок светильники, вошедшие в наш обиход под названием «ламп-полумолний».

Приближались зима и полярная ночь, работы на острове подходили к концу. Однако до появления в палатках светильников он казался еще очень далеким. Неяркий огонек Диминых изделий не только осветил наши жилища, но и породил новую тему для рассуждений и споров: как выезжать с острова. Она вдруг сразу взволновала всех. Чаще стали поговаривать о Ленинграде (большинство товарищей были ленинградцы) и вообще о Большой Земле, о преимуществах и недостатках морского и воздушного транспортов применительно к нашему положению. За столом во время завтрака, обеда и ужина выдвигались все новые планы нашей эвакуации.

Окончательно нарушило покой островитян поступившее распоряжение — упаковать и приготовить к вывозу имущество, из лагеря надолго не выходить и ждать транспорта (какого — не указывалось). Получилось примерно то, что бывает в вагонах поезда, подъезжающего К конечной станции. Пассажиры едут уже несколько дней, втянулись в поездную жизнь, которая никого не тяготит. Пьют чай, дремлют, играют в домино. Но вот кто-то, взглянув в окно, говорит вслух: «А ведь подъезжаем». Поднимается суматоха: хлопают полки, щелкают замки чемоданов, взвиваются рукава шуб, наконец все одеты — в шапках, калошах. Игры, дремота и разговоры кончились. Большинство пассажиров у окон. Езды осталось несколько минут, но время тянется страшно медленно.

Так и в лагере. Застучали молотки, топоры, и через день мы упаковали все, кроме самого необходимого для жизни и текущей работы. Потянулись тягостные дни ожидания.

Проще всего было бы снять с острова нашу партию пароходом или летающей лодкой. Гораздо сложнее — маленьким сухопутным самолетиком, который сможет прилететь только после того, как у нас и в Темпе будет достаточно глубокий и плотный снег, то есть через месяц-полтора, не раньше. В таком случае возможна и вынужденная зимовка. Мы хорошо помним, с каким трудом весной пробивались к нам самолеты. Летать полярной ночью, конечно, будет труднее.

Для парохода или летающей лодки нужна чистая вода. Но сейчас лед тянется до горизонта большими полями. Правда, временами они начинают двигаться, увеличивая полыньи и разводья. Лодке сесть, конечно, трудно. Слова «лед, ледовая обстановка» стали на острове самыми ходовыми. Для того чтобы выяснить, что делается в море, кто-нибудь с биноклем частенько забирался на горку. При связи каждый раз спрашивали у Темпа ледовую обстановку на дальних подступах к острову.

Впрочем, «чемоданная болезнь» поразила не всех. Слава в это беспокойное время проявил себя настоящим мужчиной — стоиком и философом. Он собрал и перевязал веревочкой ненужное для поддержания связи имущество (несколько отверток и радиоламп), честно помог упаковываться каждому, кто нуждался в его помощи, далеко от лагеря не отходил. Во всем остальном он ни чуточки не изменился; с удовольствием спал, с увлечением пек оладьи, занимался английским языком и не особенно поддерживал сезонные и модные разговоры. Герману пришлась по душе здешняя жизнь и уезжать отсюда не хотелось. При каждом удобном случае он злоязычия по поводу сомнительных перспектив оставления острова в этом году.

Но никакая болезнь, а тем более протекающая в острой форме, не может длиться вечно. Миновал кризис и «чемоданного поветрия». Страсти утихли, и хотя во взглядах, обращенных к морю, еще чувствовалась затаенная надежда, интерес к ледовой обстановке ослабел.