На Пришибских высотах алая роса

Раньше остальных, когда командир еще не договорил команду, вперед в одно мгновение вместе выступили Соня и Тася, за ними остальные. Взгляд, которым обменялись соперницы, короткий и непримиримый, был так наэлектризован, что мог бы испепелить любого, кто оказался бы в этот момент между ними. Они бросали в адрес друг друга такие обвинения, оскорбления и ругательства, от которых покраснел бы даже уличный хулиган. Но никто этому не удивлялся и никто это не осуждал. Понимали – это говорят страсть и нервы. Костя заставил их перестать кричать, и развел в разные стороны, не разрешая, подходить друг к другу. Он очень надеялся на то, что таким образом у них остынет кровь, не достигнув точки кипения. Когда страсти улеглись, он предложил посовещаться по поводу дальнейших действий. Командир, конечно, он и решение принимать ему, но он не хотел давить на бойцов, считая, что каждая из них имеет право высказать свое мнение – это, как предсмертное последнее желание. Он объяснил, что оставаться здесь всем не имеет смысла.

– Задание мы свое выполнили – отвлекли немцев на себя. Теперь нужно уходить – это приказ.

Они обе любили его – Тася и Соня, и спорили за право остаться с ним на прикрытии, быть с ним в последние минуты жизни и умереть вместе с ним. Костя отвел Тасю в сторону:

– Тася, прошу тебя, уходи. Мы не имеем права оба погибнуть, оставив нашего малыша сиротой. Ты должна жить. Ты расскажешь ему, каким был его отец. Уходи – это приказ, – и, чтобы успокоить, пообещал, – постараюсь и я выжить, не из таких переделок выходил живым. Он обнял ее, поцеловал долгим поцелуем, и, оторвавшись от губ, тихо, но с задором, как кричат на свадьбе, крикнул:

– Горько! Пусть это будет наш свадебный поцелуй. Ты же выйдешь за меня замуж? Да?!

– Да, – сглатывая слезы, прошептала Тася, – умоляю тебя, выживи, ради нашего сына, выживи!

– Со мной останется Кирилюк. Рядовая Кирилюк, занять позицию!

– Есть, товарищ командир, занять позицию! – торжественно отрапортовала она, как будто бы во дворце бракосочетаний давала клятву на вечную верность. А для нее это так и было.

Остальные уходили к расщелине.

– Подождем, пока подойдут ближе, потом стрелять будем, чтобы наверняка.

– Костя, я знаю, что ты любишь Тасю…

– Она моя жена. У нас есть сын.

Соня аж присела от неожиданности.

– Так вот почему ты с нее не сводил глаз, – помолчав и набираясь смелости, добавила, – а я люблю тебя. Люблю с первого взгляда.

– Ты прости меня, Соня, я не понял этого тогда. Я тоже люблю тебя, но люблю, как младшую сестренку. Что-то в тебе есть, что трогает, вызывает ответную ласку и нежность. О тебе хочется заботиться.

– Так позаботься, чтобы я не умерла не целованной. Поцелуй меня.

Костя смутился. Он только что целовал Тасю. Этот поцелуй еще горел на губах, и он совсем не хотел, чтобы его жар утихал. Он хотел погибнуть, ощущая его, погибнуть с поцелуем любимой на губах. Соня ждала, видя его замешательство, объяснила:

– Это тебя ни к чему не обязывает. Меня еще никто не целовал в губы. Для тебя это всего лишь поцелуй, а для меня – любовь! Любовь со всей ее радостью и горечью Я хочу перед смертью испытать любовь. Считай, что это мое предсмертное желание.

Костя действительно колебался. Он понимал, что не может обидеть девочку, отказать ей в последней перед смертью просьбе, и не хотел утрачивать ощущение поцелуя любимой. Но Соня смотрела на него такими молящими глазами, что он решился. Прижал к себе эту хрупкую девчонку, дрожащую от первого мужского объятия, и прикоснулся к упругим девичьим губам.

– Теперь и умирать не страшно! И запела: «Степь, да степь кругом…

Путь далек лежит,

А в степи той, помирал ямщик»! Запела во все мощь своего сильного голоса. Костю поразила его красота, необычные переливы и тот надрыв, с которым она пела. Это удивило даже приближающихся к ним немцев. Они остановились, зачарованные русской песней, выворачивающей душу наизнанку, и слушали. Слушали эту песню и те, кто шел по расщелине.

– Странно, не стреляют, – удивилась Аня.

– Песню слушают, – объяснила Ада.

– Она специально это делает, чтобы потянуть время и дать нам подальше уйти, – рассуждала Люся.

– А, голосище-то какой! Какая певица, девочки, погибнет! – вслух подумала Тася, а про себя добавила, – вместо меня.

Когда песня закончилась, немцы запросили: «Катьюша! Катьюша!» И Соня запела: «Расцветали яблони и груши…» Спохватившись, они начали стрелять, но вскоре поняли, что им отвечают только два человека. В перестрелке Костя получил смертельную рану в грудь, а немцы приближались, не стреляя. Они кричали: «Артистка, сдавайся в плен!

– Соня, иди! Поднимай руки и иди! Я приказываю, – из последних сил говорил Костя.

– Не пойду. Без тебя не пойду.

– Жить же будешь.

– Без тебя для меня нет жизни.

– Я приказываю, – прохрипел, задыхаясь. Силы оставляли его. – Соня, девочка, сдавайся.

А немцы кричали: «Мы сохраним тебе жизнь. Песня должна жить!»

Костя перестал дышать. Соня закрыла ему глаза, обливаясь слезами и неистово целуя.

– Теперь ты мой, только мой и я не оставлю тебя. Мы вместе уйдем в небо, и вместе будем там.