На пути к сверхчеловечеству

И всегда, – позади этого мгновения или этой молнии, как блеск меча, этой всеобъемлющей замедленности, которая разворачивает свою бесконечность, эту горящую точку, которая взрывается, это слово, которое подает команду, это давление, которое принуждает, – есть как будто спокойный просвет, кристальная дистанция, маленькая, снежной белизны нота, которая, кажется, долго путешествовала через пространства спокойного света, прошла через фильтр бесконечной нежности, которая смотрит жемчужинами маленьких капель большой солнечной прерии, где никто не страдает, не действует, никто никем не становится; обширное пространство, несущее маленькую нотку, жест, слово; и действие внезапно бьет ключом из бездонного Покоя, где шумы времени, следы людей и вихри печалей вновь покрываются мантией вечности, уже излеченные, уже прошедшие, уже выплаканные.

Поскольку Правда как бы одевает мир в огромное платье нежности, как в небесную бесконечность, в которой исчезают наши черные птицы, страдания здесь и там, серые крылья, розовые крылья. Все сливается, прилаживается к этой ноте и становится правильным, простым, без пятен, без следов и без отметин, потому что все вытекает из этой музыки, и самый маленький жест одного мгновения сочетается с великой зыбью, которая будет катиться даже тогда, когда нас уже не будет.

Но если хоть на минуту вмешивается «я», маленькое «я», незначительная суровость, воля от себя – все нарушается, и затормаживается, и начинает скрипеть, хотеть или не хотеть, колебаться, ощупывать, – мгновение, и все запутывается; последствия действия, последствия всего, тяжкое воспоминание, отяжелевший шаг и трудности во всем. Поскольку мало иметь ясную голову – нужно быть чистым везде.

В этом спокойном свете позади мы обнаруживаем второй уровень путаницы, более низкий (это, безусловно, путь спуска).

По мере того, как ментальный механизм успокаивается, мы замечаем, до какой степени он подавлял все: жест, самое незаметное движение век, мельчайшую вибрацию: как прожорливая гидра, которая вечно расширяет свое влияние; и мы ясно видим, как появляется странная фауна, которую он прикрывал. Это больше не арена, это болото, где кишат всякого рода психологические микробы: множество мельчайших рефлексов, как подрагивания ложноножек, полуавтоматические реакции, дезорганизованные импульсы, тысячи желаний и самые большие разноцветные хищники наших инстинктивных страстей, наших закоснелых вкусов и отвращений, наши «естественные» свойства и вся какофоническая игра симпатий и антипатий, притяжений и отталкивающего чувства, – вся эта система зубчатой передачи, восходящая к Докембрийской эпохе, этот чудовищный остаток привычки пожирать друг друга, бесконечный многоцветный вихрь, где избирательные свойства едва ли не являются продолжением вкусовых. Значит, есть не только ментальный, но и витальный механизм. Мы желаем, мы хотим. И, к несчастью, мы хотим самые разнообразные, противоречивые вещи, которые перемешиваются с противоречивыми желаниями соседа, создают слепую амальгаму; и мы не знаем, не готовит ли нам победа этого маленького сегодняшнего желания завтрашнее поражение, или, удовлетворив это желание, эту строгую и справедливую добродетель, этот благородный вкус, благонамеренный «альтруизм», это непреклонный идеал, не готовим ли мы тем самым еще худшее несчастье, чем те беды, от которых мы хотим излечиться. Вся эта жизненная какофония, которая создает свои ментальные этикетки и свои аргументы, которая разглагольствует и философствует по поводу совершенно неумолимых причин, появляется, если так можно сказать, в своем истинном свете, в маленькой тихой прогалине, где мы отныне заняли позицию. И здесь тоже, постепенно, мы начинаем осуществлять процесс демеханизации. Вместо того, чтобы устремиться в наши чувства, эмоции, вкусы и отвращения, нашу уверенность и неуверенность, как животное в свои когти (но без свойственной животному ловкости), мы делаем шаг назад; пауза; и – мы пропускаем этот поток, позволяем ему вести борьбу, обуздывать рефлекс, волнующее чувство (в любом случае это волнение в чистой светлой воде, которая течет позади, в этом надежном луче солнца); вдруг ритм прерывается, вода становится мутной, луч рассеивается. И эти нарушения, расстраивающие вклинивания, становятся все более и более невыносимыми. Это похоже на внезапную нехватку кислорода, погружение в грязь, невыносимое ослепление и внезапное расщепление маленькой песни позади, которая делала жизнь такой гладкой, всеобъемлющей и ритмичной, похожей на огромную прерию под дыханием пассатов из других краев.

Потому что действительно есть истинный ритм позади, вокруг, повсюду, огромный свободный поток, легкая протяженность времени, где дни, часы и годы, кажется, следуют незыблемому движению звезд и Луны, поднимаются и опускаются, как зыбь из глубины веков, соединяются с общим движением и наполняют маленькую секунду, которая идет из вечности бытия.

Итак, мы заняли позицию там, в маленькой прогалине – это наша база, наши большие каникулы, наши Гималаи бульваров.